Осеннее преступление - Андерс де ла Мотт

Элисабет сидела в кровати, откинувшись за подушку и закрыв глаза. Брур Клейн дремал в кресле для посетителей. Каменное лицо выглядело изможденным, и Анна вдруг поняла, что он старый и выглядит старым.

— Дурень не спал несколько дней, — тихо произнесла Элисабет. — И домой ехать отказывается, хотя ему пора принимать таблетки.

— Я могу привезти, если хотите, — предложила Анна. — Мне все равно надо в Энглабергу, забрать Мило у Матса. Я обещала Агнес, что попробую протащить его в больницу. Ночные сестры не такие строгие.

К тому же Анне хотелось повидать Матса. Он спас их с Лизой, и ей хотелось убедиться, что с ним все в порядке.

— Вот и хорошо! — Голос Элисабет прозвучал неожиданно ласково. — Ключи у него в кармане плаща. — Она указала на дождевик Клейна, висевший у двери. — Лекарство в шкафчике в ванной.

Анна чуть не сказала, что знает, но в последний момент придержала язык. Теперь она была уверена: любви Элисабет и Клейна уже много лет. Но это их дело. Ни Анну, ни кого-либо еще оно совершенно не касается.

— Если будет желание, захватите еще пару фотоальбомов из курительной, — попросила Элисабет. — Хочу показать Лизе ее папу, когда она вернется. Ключ на связке у Клейна.

— Да, конечно.

Анна свернула в аллею Энглаберги. Фриберг устроил так, что ей выдали патрульную машину без полицейской маркировки: арендованную машину забрали техники-криминалисты. Анна подумала, с кого начать, с Матса или с Клейна, и решила начать с Клейна.

Сторожка стояла темная, единственный свет исходил от фонаря под крышей. На тяжелой связке было не меньше десятка ключей, и Анна не сразу нашла нужный. Вечером комнаты показались Анне еще более безликими и печальными, тем более сейчас, когда никого, кроме нее, здесь не было.

Анна забрала из шкафчика в ванной таблетки и снова заглянула в спальню. Все так же, как в прошлый раз. Аккуратно заправленная кровать, фотография.

У Анны зажужжал телефон. На этот раз звонил адвокат.

— Только что звонил Сантесон. Анализ ДНК готов.

— Так… — Анна почувствовала, что сердце забилось быстрее.

— Это ДНК Хокана, — сказал адвокат. — Но вы и так знали, да?

Анна не ответила.

— Сантесон утверждает, что Хокан был не в том состоянии, чтобы понять, как работает инфузионный насос, и не смог бы дотянуться до кнопок.

Адвокат помолчал, ожидая, что она что-нибудь скажет, но не дождался.

— Он имеет в виду — кто-то помог Хокану.

Анна продолжала молчать.

— Кто-то объяснил Хокану, на какие кнопки нажимать, и подвинул насос поближе к нему. Но поскольку пособничество самоубийству не является уголовным преступлением, Сантесон не собирается привлекать дополнительные ресурсы. Он закрыл дело.

Анна всем телом ощутила облегчение и услышала, как вздыхает адвокат. Как он молчит, пока профессионал в нем борется с обычным человеческим любопытством.

— Так вы правда… помогли Хокану уйти из жизни?

Анна, не отвечая, нажала “отбой”. Оказывается, она стояла перед запертой дверью, ведущей в подвал. Конечно, ей следует уехать, оставить личную жизнь Клейна в покое. Но в Анне, как и в ее адвокате, победило любопытство.

Замок и дверь были старыми, надежными, и Анна быстро нашла нужный ключ. На лестнице за дверью царила темнота, и еще несколько секунд Анна искала выключатель. Ступеньки обиты вытертым ковролином, по которому видно — здесь ходят часто. Внизу оказалась открытая дверь, из которой тянуло подвалом и которая вела в прачечную; напротив прачечной двери была еще одна, поновее, стальная.

Анна отперла и эту дверь. Помещение за ней было темным, но пахло здесь не сыростью, не подвалом, а гораздо приятнее. Анна пошарила по стене и щелкнула выключателем.

Вдоль стен протянулись книжные полки. Пол покрыт толстыми коврами, в углу — два старых кресла с ушками, при каждом лампа для чтения. Анна вполне представляла себе, как Клейн с Элисабет сидят здесь и читают, но в то же время ее озадачило, что они выбрали для общения столь потаенное место, когда до Энглаберги рукой подать. Неужели и правда боялись, что их раскроют?

На полках подальше оказались только книги, но три ближайшие были заставлены фотографиями. На первой полке выстроились фотографии Симона. Симон-младенец, Симон — малыш с льняными волосами, первый день в школе (рюкзак великоват). На других снимках Симон почти всегда с каким-нибудь музыкальным инструментом: гитарой, скрипкой, трубой. Потом шли снимки того, что, вероятно, было студией на втором этаже сгоревшего гаража. А вот Симон привалился к красивому красному спорткару: на голове студенческая фуражка, на шее венок. Наверное, это и есть летняя машина Карла-Юхана, обугленные останки которой до сих пор стоят в одном из сараев Табора.

На следующей полке — семейные фотографии Видье. Пикник, его Анна уже видела; фотографии на пляже, снимки из студии Карла-Юхана в Таборе: маленький Симон с ног до головы заляпан краской или сидит на синей горушке. Вот Элисабет и Симон за пианино. Последний снимок на этой полке походил на тот, первый. Симон в студенческой фуражке с белым верхом стоит перед летней машиной, но на этот раз рядом с ним родители. Ветерок ерошит светлые волосы Карла-Юхана. У Элисабет выражение лица более жесткое, чем у мужа, но видно, что оба они гордятся сыном.

На третьей полке выстроились совместные фотографии Элисабет и Карла-Ю. Первым шел свадебный снимок, дальше — множество фотографий, сделанных примерно тогда же. Ни на одном снимке не было Клейна, и это укрепило Анну в мысли, что он фотографировал. Последние фотографии были черно-белыми. Карл-Ю, которому тут было лет двадцать пять, сидел на скамейке в парке, подавшись вперед. Взгляд, направленный в объектив, был настолько живым, что энергия чувствовалась до сих пор. Анна отступила на шаг, окинула полки взглядом. Во всем этом было что-то невыразимо грустное. Дождливая ночь, один-единственный неверный шаг на каменном плато — и надежда и любовь, струившиеся почти с каждого снимка, сменились черной, как ночь, трагедией.

Проходя мимо полок, Анна обнаружила, что на одной стоит проигрыватель — такой был у ее дедушки. На вертушке лежала пластинка. Не пыльная — значит, Клейн часто включает ее. На “пятаке” значилось: Эдит Пиаф, “Les Feuilles Mortes”.

В дальнем углу Анна увидела еще дверку. Над ней висел поясной портрет какого-то молодого мужчины. Стиль отличался, но Анна определила, что это работа Карла-Ю. Молодой человек лежит в кровати на животе. Верхняя часть тела обнажена, угадывается край простыни. Позади него приоткрытая дверь веранды, и по силе света за ней ясно, что портрет написан не в Швеции, а где-то в Южной Европе, может быть — во Франции.

Лицо мужчины повернуто к зрителю в профиль. Волосы свисают на лоб, он улыбается неловкой, счастливой улыбкой, и спустя несколько секунд Анна понимает, что уже видела эту улыбку. Анна подходит, чтобы рассмотреть его получше, но сомнений нет. Молодой человек на картине — Брур Клейн.