Ключ от всех дверей - Софья Ролдугина

И сошла с ума.

Память безумцев жестока. Она не покрывает все спасительной пеленой, нет — отпечатывает четко, как сургуч.

— Ненавижу тебя, — кричит Мило, жмурясь, чтобы не видеть, не знать… — Убирайся!

По моему лицу струятся слезы. Губы выгибаются в улыбке — болезненной и привычной уже давно маске.

Убираться? Ты гонишь меня?

Хорошо. Как скажешь, милый. Как скажешь, любимый.

Мне пришлось потерять его, чтобы осознать, как он дорог моему сердцу.

Глупая, глупая Лале. На одну ночь… да что там — один оборот с Киримом ты променяла свое счастье. На больную, наколдованную страсть — истинную любовь.

Все старые страхи, оживленные рассказом о Лило, умерли, разбитые истинной жутью потери. Если бы вчера я осталась с Мило, то не было бы ничего этого — ни медленно темнеющего неба за его спиной, ни безумной пляски мотыльков в глазах.

Я ухожу — и закрываю за собой дверь.

Мы не встретимся больше. Я отпущу тебя — если таково твое желание, мальчик. Мой, Мило…

Медленно бреду по пустым коридорам. Кажется, весь дворец превратился в ловушку. Черные тени колеблются в свете фонарей, извиваются на полу. Перепрыгиваю через них…

Жду звона колокольчиков — но они молчат. И отчего-то это кажется смешным… но я плачу.

— Лале? — окликает меня знакомый голос. — Вы в порядке, дорогая моя?

Улыбаюсь.

Раз-два-три, идет дурак.

Телом бос, душою наг.

Все не то и все не так.

Молви, странник — ты мне враг?

— Лале?… — он в замешательстве.

Я остановилась и, приподнявшись на цыпочки, пригляделась к нему.

Странный. Похожий на меня — но другой. В моей голове будто хрустят под сапогом безумия осколки цветного витража — художник, Тарло, картины, путешествие… Но целиком его уже не собрать.

Я знаю все — и не знаю ничего.

— Вы в порядке? — Тарло — да, таково его имя! — смотрит на меня с ужасом. — Что-то не так в узоре Вышивальщицы?

Вышивальщица… Ах, да.

— Нет, — склоняю голову на бок. И снова жду звона бубенцов — напрасно. — На оба вопроса — нет.

Кажется, он терзается сомнениями. Но потом решает что-то и заглядывает мне в глаза.

— Лале, милая… неужели ваша карта одержала верх?

— Карта? — растерянно переспрашиваю.

Карта, художник, дорога, одиночество…

«Пустая карта истинно пуста».

Я вздрагиваю от пронзительно-острого ощущения — из осколков разбитого витража сложился новый, чудесный, смертельно необходимый.

Подаюсь вперед, оплетая художника руками, словно ядовитая лоза — каштан.

— Тарло… — шепчу его имя. Губы царапает жесткая ткань темно-серого сюртука. — Нарисуй мне Пустую карту. Нарисуй на ней дорогу.

— Что?

Я чувствую его дрожь. Он боится.

Ах, мой строгий Мило — чтобы ты сказал на это? Тебе неведом страх… ты бы поднял мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.

Но художник не таков. Он боится безумия. Как и все. Как и все…

— Нарисуй на Пустой карте — черным по черному, углем по углю, — слетают с языка слова, что шепчет в мои уши безумие. — Нарисуй на ней дорогу. И дверь. Наш Дом взаперти — освободи его.

— Лале, — пытается он отстранить меня. Глупый! Хохочу — мои руки сильнее, чем его. Я — Хранительница ключа…

Нет, хватит себе лгать. Я — Ключ от всех дверей. Вечная странница. Дочь Холо — подобная ему, идущая его путем.

Я открываю любые двери — если есть тот, кто направляет меня.

— Тарло… Милый мой художник… — я мурлычу, словно большая кошка. Могут ли люди превращаться в кошек? Наверное, да. Дергается из стороны в сторону невидимый хвост, топорщатся смешно ниточки-усы, прижаты к голове ушки — кошка охотится. — Ты нарисуешь дверь в пустоте и дорогу сегодня ночью. На той самой картине в кабинете госпожи нашей королевы. Лишь ты можешь это — оживить ее. Сделай это, иначе…

— Иначе — что? — голос его хрипл. Страх плещется в нем — чистый, незамутненный, лишь отчасти разбавленный предчувствием вдохновения…

Не бойся, художник. Радуйся! Я подарю тебе твой лучший шедевр…

— Иначе… — задираю голову — и ловлю его взгляд, в котором пронзительная бледная синь неба и прозрачность льда. — Иначе я позову тебя в безумие. Нарисуй дверь. Этой ночью. Или все будет зря.

Не знаю, что он видит в моих глазах — но нечто заставляет его вдруг улыбнуться бесконечно тепло и произнести:

— Не смею отказать девятой в раскладе.

Отталкиваю его — и смеюсь. Запрокидываю лицо вверх, к уплывающему потолку, кружусь на месте под звон немых колокольчиков.

Леди Тоска,

Наверняка

Гибель близка.

В пропасть — со скал.

Синь, глубина —

Небо без дна.

Леди Тоска —

Выпей со мною вина

И — в синь, пока

Не раскололась она…

Я вхожу в комнату — и там, на самом видном месте, на столе… Бутыль.

«Эликсир откровения».

И короткая записка: «Прости».

Ноги слабеют — опускаюсь на ковер.

Ты слишком безумен даже для меня, Незнакомец.

Всю ночь на пролет — сижу неподвижно, чуть запрокинув подбородок. Смотрю в небо за окном.

Оно такое разное.

Сначала — лилово-оранжевое, огневеющее. Потом в него словно наливают чернил — густых, дорогих, какие очень ценит Ее величество, госпожа моя Тирле. Чья-то рука рассыпает по небу светлые крошки фосфора… голубого, розоватого, золотистого, белого и серебряного.

А ближе к рассвету — в чернила вливают молока. Постепенно, медленно, пока блики звезд не теряются в посветлевшем небосклоне.

Восходит солнце.

Ее величество ждет меня.

Поднимаюсь на ноги — стремительно. Будто разворачивается пружина. Ступаю к двери. В мутной зеркальной поверхности мелькает отражение — рдяно-рыжая грива, темные глаза — цвета грозовых облаков, перепутанные пуговицы на сюртуке.

Останавливаюсь. Застегиваю сюртук правильно. Раздумываю мгновение — и развязываю серый бант под коленкой, чтобы стянуть волосы в хвост. Лишь лицо по-прежнему занавешивают неровные пряди.

Я прячусь? Возможно.

Шагаю — с порога своих покоев прямо в королевский кабинет.