Хроники Дождевых чащоб. Книга 3. Город драконов - Робин Хобб

– Не жди чего-то великолепного – и не разочаруешься, – кисло бросил Гест. Спустив длинные ноги с кровати, он осторожно встал. – И не надейся, что погода улучшится. Дождь льет уже много дней – и, надо полагать, будет идти и дальше. Что до осмотра Трехога – ха! Города Дождевых чащоб едва ли заслуживают право называться городами. На крупных нижних ветвях есть небольшое количество солидных зданий, а дальше жилые дома подвешены на деревьях вразброс, словно странные плоды, а вот удобств цивилизации там почти нет. Они свысока смотрят на жителей Шести герцогств и других северных стран, но, по правде говоря, жители Дождевых чащоб точно такие же отсталые провинциалы. Единственная причина, по которой сюда стоит приезжать, – это покупка артефактов и магических предметов Старших. Это – единственное, благодаря чему эти города еще живы.

Гест прошел к столику и присел на край стула. Как только он уселся, Реддинг плюхнулся на второй стул и схватил салфетку. Он был явно голоден – как и за каждой трапезой. Он облизнул губы и, нетерпеливо дернувшись, уставился на тарелки под крышками. Этот человек погряз в телесных наслаждениях и даже не делал попытки обуздать свои аппетиты. Его открытая жадность и продажность поначалу заинтриговали Геста после многих лет прекрасных манер и сдержанного поведения на людях, столь характерных для Седрика, но в последнее время подхалимство Реддинга и привычка открыто клянчить подарки начали его раздражать. Этот человек был напрочь лишен стыда. В результате управлять им было труднее, чем Седриком. Лучше всего работали скрытые угрозы причинить боль, однако даже это развлечение начало Гесту приедаться. Этот тип оказался плохой заменой Седрику. Взять его с собой пришлось просто потому, что оказалось, что в такой сжатый срок никакого другого спутника отыскать не получится – да еще потому, что Гесту приятно было представлять себе раздражение отца, когда тот увидит счет, в который будет включен и проезд Реддинга.

Гест налил себе немного чая и снял крышку с блюда. Он покачал головой. Зачем они вообще трудятся закрывать еду крышками? Она не горячая – и каждый день им предлагают совершенно одно и то же. Буханку черного хлеба, подслащенного патокой, нарезали ломтями и намазали маслом. На втором блюде лежали ломтики копченого окорока, кусок неинтересного сыра и полдюжины колбасок. Он даже не стал снимать крышку с третьего блюда, точно зная, что на нем окажется вареный картофель. Ему настолько надоела эта еда, что он с трудом мог заставить себя положить себе на тарелку хоть что-то, а вот у Реддинга, похоже, такой проблемы не было. Он поспешно наполнил свою тарелку, словно опасаясь, как бы Гест не съел больше своей порции, после чего моментально набил себе рот. Гест отпил немного чая. Теплый, но не горячий. И жаловаться на это бесполезно.

Ну, ничего: через несколько часов они причалят, и он найдет в Трехоге приличное жилье. Еще один день уйдет на то, чтобы разобраться со всеми ужасными проблемами, которые ему устроил Седрик. В Трехоге он хорошо поест и нормально выспится, а затем, наконец, возьмется за неприятное поручение, данное ему безымянным калсидийским убийцей. При каждом воспоминании об этом человеке у него начинались спазмы кишечника. Боль, позор, унижение…

Яд сбил Геста с ног. Чед не пришел, несмотря на слабые призывы на помощь. Однако пришел некто другой. Калсидиец вошел к нему в комнату, словно хозяин, и с улыбкой остановился над Гестом.

– Я пришел смотреть, как ты умираешь, – заявил он и передвинул кресло Геста так, чтобы сидеть и смотреть, как Гест корчится на полу.

После этого он не произнес ни слова. Он смотрел, как Геста рвало до тех пор, пока, казалось, в его теле не осталось ни капли желчи – или даже вообще никакой жидкости. Он наблюдал за тем, как Гест умолял о помощи, пока вообще не лишился способности выговаривать слова.

Только после этого он встал и вытащил из кармана жилета крошечную стеклянную. фляжку, на дне которой было немного голубоватой жидкости.

– Еще не поздно, – сообщил ему калсидиец. – Не совсем. Но почти. Я могу вернуть тебя с грани, если поверю, что ты перестанешь делать глупости. А я не верю. Хорошенько подумай, удачненский торговец. Что ты можешь сделать – прямо сейчас, – чтобы заставить меня решить, что тебя стоит спасать?

Гест скрючился на полу. Огненные лезвия, заключенные в его желудке, пытались пробиться наружу. Его пронесло, он испортил ковер, он вонял и он умирал, и это было больно. Он не мог ничего придумать, хоть и готов был сделать что угодно, чтобы прекратить терзающую его боль.

Калсидиец толкнул его носком сапога.

– Я тебя знаю, торговец. Такой красавец, такой щеголь. Я знаю, к кому ты ходишь в гости, и знаю, как ты развлекаешься. Я не понимаю, почему тебе это нравится, но на самом деле это не важно, правильно? Тебе нравится считать себя господином, верно? – Тут он стремительно наклонился, ухватил клок волос на макушке Геста и резко крутнул, заставляя Геста посмотреть на него. – Это тебя возбуждает, так ведь? – понимающе спросил калсидиец. – Когда ты считаешь, будто ты кем-то повелеваешь. Когда заставляешь других унижаться перед тобой перед тем, как получишь от них удовольствие. Но сейчас я показываю тебе очень важную вещь, правда?

Калсидиец наклонился еще ниже, приблизив свое лицо к лицу Геста. Улыбаясь, он прошептал:

– Ты не господин. Ты притворяешься. И те люди, с которыми ты забавляешься, – они тоже притворяются, дружочек мой. Они, как и я, знают, что на самом деле ты не господин. Вот я – господин. А ты просто пес, как и они. Нюхающий говно и лижущий сапоги пес.

Он выпустил волосы Геста, так что его голова стукнулась об испачканный ковер, отошел на три шага и тихо предложил:

– Почему бы тебе не показать мне, что ты понимаешь, кто ты такой, торговец Гест?

Гесту было противно вспоминать то, что произошло потом. Несмотря на мучительную боль в животе, несмотря на возмущенно вопящую гордость, ему хотелось жить. Он протащился через собственную рвоту туда, где стоял чуть улыбающийся убийца. Он лизал ему сапоги. Не раз-другой, а по-собачьи водил по нему языком, пока калсидиец не сделал шаг назад. Он вытащил вышитую скатерку из-под лампы на столике и стер слюни Геста с сапога, а потом презрительно отбросил дорогую вещь.

– Можешь жить, – объявил он, швыряя бутылочку Гесту.

При падении пробка выскочила и, когда фляжка упала и покатилась по ковру, драгоценная жидкость выплеснулась. Слабыми, дергающимися руками Гест схватил ее, расплескав еще немного, так что когда он, наконец, поднес ее к своим пересохшим губам, там оставалось всего несколько капель. Он жадно высосал их – а когда калсидиец расхохотался, понял, что его обманули. Но он не допустит обмана, он не умрет! Извиваясь на животе, он слизал капли, упавшие на ковер, отчего хохот калсидийца стал еще громче. Его язык чувствовал вкус земли, волокон ковра – и только еле заметный след влаги. Он перекатился на спину, ощущая на губах песок и грязь. В уголках его глаз собрались слезы.

Когда они потекли по щекам, калсидиец заговорил.

– Вода. Вода и чуть-чуть краски. Вот что было в моем «противоядии». Ты не умираешь. Ты и не умирал. Пострадаешь еще несколько часов. После этого еще день будешь чувствовать себя больным, но все равно пойдешь и оплатишь проезд до Трехога на корабле, который называется «Новая слава». Это не живой корабль – это новый тип судна из Джамелии. Именно его ты и выберешь. Перед твоим отъездом я еще раз с тобой свяжусь. Тебе надо будет доставить послания. И когда я вернусь, ты будешь помнить, что ты не просто дурак, а мой пес, а я – твой хозяин.