Секрет каллиграфа - Рафик Шами

А потом вновь нахлынули воспоминания. Тогда Хамиду было двадцать девять, он был счастлив и стоял на вершине славы. Не так далеко от его ателье, в самом красивом доме квартала Сук-Саруйя жил министр Хашим Уфри, богатый промышленник и большой поклонник каллиграфии. Он часто делал Хамиду заказы, однако никогда не говорил для кого.

В 1949 году министр Уфри преподнес одну из каллиграфий Хамида в дар королю Египта Фаруку. Через месяц в ателье Фарси заявился египетский посол и, несколько смущаясь, сообщил ему, что его работа очень понравилась королю. Никогда еще его величество не приходил в такой восторг от каллиграфии, сказал египтянин. За исключением, конечно, некоторых старых османских мастеров, но те, как известно, уже умерли, да и работали они на короля королей.

— Вероятно, вас удивит, что его величество — страстный каллиграф, какими были и его отец, и дед. Он желает купить у вас перья, которыми вы создали это чудо.

Хамид побледнел от злости, но сдержался.

— Если его величество — каллиграф, он должен знать, что мастера никогда не продают свои перья и ножи.

— Нет таких предметов, которые не продавались бы, если их хочет купить мой король, — отвечал посол. — Не делайте себя и меня несчастным.

Хамид вспомнил, что король Египта был близким другом диктатора Хуссни Хаблана, правившего в Сирии с марта месяца, а тому безграмотному выскочке ничего не стоило бы, упаковав в коробки, отправить в Каир все ателье.

Угроза, тонкий намек на которую Фарси уловил в словах посла, представлялась вполне реальной.

— Перья не продаются, но я дарю их его величеству, — с отчаянием в голосе воскликнул каллиграф.

Он открыл шкаф позади своего стола, завернул инструменты в кусок красного войлока и протянул маленькому темнокожему мужчине с блестящей лысиной.

Лицо посла просияло. Он восхитился проницательностью своего друга из сирийского министерства иностранных дел, превозносившего Хамида Фарси за его разумность.

— О вашей щедрости будет доложено его величеству, — пообещал посол. — Тем более что из уважения к вам он просил меня лично доставить во дворец эти бесценные перья.

Хамид Фарси оплакивал потерю недолго. После двух дней непрерывного строгания и шлифовки он имел новые, вполне устраивавшие его инструменты.

Через месяц посол снова появился в ателье с письмом от короля. Это был заказ, крупнейший из всех, что до сих пор приходилось выполнять Хамиду. «Почему мои перья не пишут так красиво, как ваши?» — спрашивал его далее король.

Три месяца трудился Фарси, пока не закончил изречения для каирского дворца, а потом сел за сопроводительное письмо.

«Ваше Величество, — отвечал Фарси на вопрос монарха. — Вы уже поняли, — и Его превосходительство посол Махмуд Саади может это подтвердить, — что я передал Вам лучшие из своих перьев. Однако я не могу присовокупить к ним руку, которая ими водила».

Похоже, эти слова восхитили короля Фарука больше, чем каллиграфии, которыми он украсил спальню. В своем дневнике его величество заметил, что никому до сих пор не удавалось увидеть с такого расстояния, чем он пишет. Только этому сирийцу, посоветовавшему ему никогда больше не прикасаться к стальным перьям, которые он только что получил из Европы.

Хамид Фарси редко работал стальными перьями, предпочитая им бамбуковые и тростниковые. Для каждой каллиграфии он собственноручно вырезал новый набор. Существовали проверенные и одним каллиграфам известные правила их изготовления. Тростник следовало срезать в определенное время года и долго потом выдерживать в конском навозе и разных секретных растворах. Лучшие заготовки доставляли в Дамаск из Персии.

— Стальные перья сделаны из мертвого материала, — повторял Серани. — Они хорошо пишут, но грубы и холодны. Тростник же крепок и податлив одновременно, как сама жизнь.

Приемы вырезания и шлифовки перьев составляли одну из самых сокровенных тайн каждого каллиграфа.

— Кто не умеет работать ножом, никогда не будет хорошо писать, — говорил Хамид.

Когда он занимался трубочками, всегда оставался один, не желая видеть рядом ни подмастерьев, ни мальчика-посыльного. Фарси удалялся в маленькую комнатку, запирал дверь и включал свет. Выходил он оттуда лишь с готовыми отшлифованными и расщепленными перьями.

Свой нож Фарси прятал в шкаф, рядом с письменными принадлежностями и записями секретных рецептов. Никто не имел права прикасаться к нему, даже если он открыто лежал на столе.

Директору аль-Азму нравилась каллиграфия на стене камеры Хамида, и он захотел взять ее себе. Фарси умолял оставить ему этот подарок любимого учителя, пообещав взамен написать не менее красивую миниатюру того же изречения.

— Только раза в два больше, если вас не затруднит, — улыбался директор.

Он решил, что фраза: «Господь прекрасен и любит все прекрасное» как нельзя более подходит для подарка молодой любовнице. Ведь она так часто спрашивала его: «Почему ты любишь именно меня?» И вот теперь наконец он принесет ей ответ. А каллиграфия на стене Хамида все равно старая и пропылившаяся. Конечно, новая будет лучше. Аль-Азм возвращался в свой кабинет донельзя довольный собой.

Хамида сильно напугал этот каприз начальника. Он словно остолбенел при одной только мысли о том, что может лишиться миниатюры Йакута аль-Мустахсими.

Лишь спустя долгое время Хамид смог опомниться и сесть за эскиз. Вскоре он уже знал, какую форму придаст этому изречению. Фарси никогда не испытывал страха перед чистым листом. Напротив, вид нетронутой бумаги вселял в него силы и решительность — качества, так необходимые мастеру в самом начале работы. С чем сравнить появление первых чернильных штрихов на белой поверхности, это ощущение рождения образа из ничего? Оно происходит не в состоянии опиумного опьянения или музыкального экстаза, но в высшем напряжении сознания. Хамид чувствовал, как его рука передает изображению жизнь, ритм и форму. Лишь поставив последнюю точку, он понял, что смертельно устал.

Далее началась рутинная часть работы: нанесение теней, завитков и точек над и под буквами, обеспечивающих правильное прочтение фразы. Наконец — прорисовка орнамента. Здесь требовались ремесленный навык и терпение.

Хамид обмакнул перо в чернила и одним движением написал сверху слово «Господь». Оно должно стоять выше всех остальных.

Когда через два дня все было готово, Фарси подошел к старой миниатюре на стене и ласково пригладил ее пальцами.

— Спасена, — прошептал он.

«Господь прекрасен и любит прекрасное». Его первая жена Маха была красива, но до того глупа, что он считал ее больной. Разве Господь любил ее?

Фарси вспомнил, как все начиналось. Серани без обиняков, хотя и осторожно, посоветовал ему взять жену, потому что взгляд Хамида становился все более беспокойным, стоило ему лишь заслышать шаги женщины. Фарси не планировал тогда ничего подобного. Он наслаждался собственной независимостью, раз в неделю ходил в бордель и обедал в кафе. Чтобы оставить себе больше времени на работу, одежду он отдавал прачке, которая стирала, гладила и чинила ее за два пиастра.