Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Членораздельный фонетический язык, воспринимаемый слухом, возникает на довольно поздней стадии развития человечества, а в прошлом язык был связан со зрительным способом передачи информации, в том числе с письмом, «закабалившим живой язык». Мышление же человека не связано намертво, то есть генетически (биологически), ни с каким конкретным языком, и поэтому человек «не имеет… никаких препон для общения со всем миром и прошлым, и будущим». И действительно, на каком бы языке человек ни общался и каким бы способом ни выражал свои мысли, он благодаря универсальности мышления способен постичь любую информацию, любые знания любого общества, любой культуры прошлого и настоящего. Если бы это было не так, то тогда бы каждому новому поколению людей и тем более каждому новому народу или цивилизации пришлось начинать свою историю заново – открывать огонь, колесо и т. д. до бесконечности. На самом же деле люди разных эпох и разных культур в гораздо большей степени способны понять друг друга и обогатиться за счет понимания, чем это силятся доказать западноевропейские и доморощенные теоретики национализма и расизма, толкующие о якобы врожденных этнических и расовых «ментальных» структурах. И дело здесь не только в древних языках или письменности, которые в большинстве с успехом реконструируются, расшифровываются и читаются. Главное – это способность человека научиться мыслить и понимать все то, что понимал и мыслил другой, когда бы и где бы он ни жил. Лучше всех осознает универсальность общечеловеческого мышления историк, поскольку именно он в своей деятельности постоянно сталкивается с проблемой понимания в самых разных ее проявлениях и осложнениях.

Что же касается будущих обществ, то здесь мы знаем (и Марр об этом говорит) только то, что человек способен бесконечно развивать свои познавательные возможности, то есть мышление. Язык материален, он «существует, лишь поскольку он выявляется в звуках», жестах, на письме, а мышление может протекать «и без выявления», то есть беззвучно и без иных видимых проявлений. Марр напоминает: речевая деятельность имеет определенную локализацию в человеческом мозге, но эта локализация не имеет прямого отношения к локализации центров мышления. Мышление, с точки зрения Марра, богаче любого способа его выражения, любого языка, а главное – значительно опережает возможности фонетического языка и в своем развитии стремится освободиться «от природной материи» – изобрести и использовать новые средства и формы, усиливающие познавательные возможности человека. И опять Марр прав: перед «ним» не удалось «устоять никакому языку, все-таки связанному с нормами природы», то есть живому голосу, слуху и зрению. Во времена Марра существовали телефон, телеграф, различные искусственные языки, применявшиеся в военном деле, на железнодорожном транспорте, было немое и звуковое кино, фонограф, радио. Освобождение «от природной материи» живого фонетического языка шло полным ходом. До появления массового телевидения, первых искусственных информационных систем и персональных компьютеров, мобильных телефонов, Интернета, космической связи было еще несколько десятилетий. Но в 1950 году вопрос о создании искусственного интеллекта все более переходил в практическую плоскость. Как известно, именно в эти годы в СССР кибернетика была объявлена «лженаукой». Отрывал ли Марр язык от мышления? Был ли он в этом вопросе идеалистом? Да, отрывал, был, но делал он это как-то уж очень прозорливо и материалистично, хотя и стилистически путано. И прямого отношения к «школярскому» марксизму эта концепция действительно не имела, хотя Марр и «пытался казаться марксистом» (Сталин), заявляя о «мышлении пролетариата… в борьбе выковывающего бесклассовое общество». Здесь вождь прав. На самом же деле Марр творчески применял исходную и очень плодотворную марксистскую идею развития «способов производства» к истории общечеловеческого языка, мышления и культуры. В западной науке второй половины ХХ века, особенно во Франции, эта идея найдет независимых и блестящих приверженцев.

В своих представлениях о взаимоотношениях языка и мышления Марр, без сомнения, во многом также опирался на работы своего современника, выдающегося швейцарского лингвиста Фердинанда де Соссюра. Основная работа де Соссюра «Курс общей лингвистики» была переведена на русский язык за год до смерти Марра, но он, как и некоторые российские лингвисты и психологи (Выготский), был с ней знаком гораздо раньше по первоисточнику. Фразы де Соссюра, переведенные Марром, не отличаются по стилю от авторского текста. Де Соссюр был сторонником изучения социальной и орудийной функции языка и речи. Он писал о том, что графическое изображение знака (слова) ныне так тесно переплетается со словом звучащим, что исследователи приписывают изображению большее значение, чем самому слову. «Это все равно, – писал де Соссюр, – как если бы утверждали, будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотографию, нежели лицо» {538} . Марр в том же смысле заявлял «о закабалении письмом языка» и, как де Соссюр, призывал других изучать и сам изучал письменные и бесписьменные языки в равной степени. И так же как де Соссюр, с успехом доказывал, что многие живые бесписьменные языки древнее письменных и даже мертвых языков. Но Марр перекликался с ним и в более существенных исходных положениях философии языка. Марр, как и де Соссюр, отвергал неизбежно природную, физиологическую обусловленность возникновения фонетического языка, отдавая приоритет обществу. Марр чуть ли не плевался по этому поводу: «Все природа, даже язык создан природой, а организованный труд? А общественность? А их творческая роль?» {539} По целому ряду важнейших пунктов де Соссюр перекликался с Марром: «Прежде всего, вовсе не доказано, что речевая деятельность в той форме, в какой она проявляется, когда мы говорим, есть нечто вполне естественное, иначе говоря, что наши органы речи предназначены для говорения точно так же, как наши ноги для ходьбы. Мнения лингвистов по этому поводу существенно расходятся. Так, например, Уитни, приравнивающий язык к общественным установлениям со всеми их особенностями, полагает, что мы используем органы речи в качестве орудия речи чисто случайно, просто из соображений удобства; люди, по его мнению, могли бы с тем же успехом пользоваться жестами, употребляя зрительные образы вместо слуховых. Несомненно, такой тезис чересчур абсолютен: язык не есть общественное установление, во всех отношениях подобное прочим… кроме того, Уитни заходит слишком далеко, утверждая, будто наш выбор лишь случайно остановился на органах речи, ведь этот выбор до некоторой степени был нам навязан природой. Но по основному пункту американский лингвист, кажется, безусловно, прав: язык – условность, а какова природа условно выбранного знака, совершенно безразлично. Следовательно, вопрос об органах речи – вопрос второстепенный в проблеме речевой деятельности… Естественной для человека является не речевая деятельность, как говорение… а способность создавать язык, то есть систему дифференцированных знаков, соответствующих дифференцированным понятиям» {540} .

Как мы видели, Марр так же расширительно толковал понятие «язык», но, в отличие от де Соссюра, указывал не столько на относительную условность выбора человечеством способов выражения понятий (звук, графика, жест и т. д.), сколько на их общественную обусловленность и историческую последовательность (стадиальность).

Нельзя не отдать должное хваткости ума Сталина. Немолодой уже человек, вторгшийся в совершенно чуждую ему научную область, искренне пытался вникнуть в сложнейшие философские проблемы языка. Но ум, изощренный в политических интригах и дипломатических хитросплетениях, оказался недостаточно ухватистым. Его мысль скользит по годами наработанной привычной колее, управляемая «здравым смыслом» и житейским опытом. Впрочем, не у него одного. Кто не знает о том, что человек мыслит словами? Как только мы осознаем, что мы мыслим, это происходит через осознание внутренней речи. Мы можем даже «услышать» беззвучную, немую артикуляцию своей внутренней речи. Мы «говорим» сами себе и сами с собой, как с другими. Еще Гегель подметил, как интеллектуально неразвитый человек непроизвольно проговаривает свои мысли вслух. Я думаю, что и Сталин не раз слышал непроизвольное бормотание соседа по тюремной камере, а в ссылках размышления вслух таежного охотника или рыбака. Вывод: слово и мысль суть едины. Сталин примерно это и написал: «Говорят, что мысли возникают в голове человека до того, как они будут высказаны в речи, возникают без языкового материала, без языковой оболочки, так сказать в оголенном виде. Но это совершенно неверно. Какие бы мысли ни возникали в голове человека и когда бы они ни возникали, они могут возникнуть и существовать лишь на базе языкового материала, на базе языковых терминов и фраз. Оголенных мыслей свободных от языкового материала, свободных от языковой “природной материи” – не существует. “Язык есть непосредственная действительность мысли” (Маркс). Реальность мысли проявляется в языке. Только идеалисты могут говорить о мышлении, не связанном с «природной материей» языка, о мышлении без языка.