Чикагский вариант - Дэшил Хэммет

Анатомии» Робинсона стояла фотография, на которой они были вдвоем. Оба они были загорелыми и жизнерадостными. Он увидел, что я смотрю на фото, и пояснил:

— Это было прошлой весной, на Багамах. Один единственный раз за все время, когда нам наконец всей семьей удалось выбраться куда-то на целую неделю. Незабываемые дни.

Я поднялся со своего кресла, чтобы получше разглядеть фотографию. Это было очень удачное фото. Темный загар замечательным образом сочетался с голубым цветом ее глаз и светлыми волосами.

— Я знаю, что мой следующий вопрос может показаться вам странным, — сказал я, — но все-таки ответьте мне, всегда ли у вашей сестры были темные волосы над верхней губой и на руках?

— Как странно, — тихо проговорил он. — Странно, что вы спрашиваете об этом. Мы в субботу тоже обратили на это внимание, и Питер еще пошутил, что ей лучше отбелить их известкой или натереть воском. Она как будто надулась на нас, но потом тоже начала смеяться.

— Значит, это появилось недавно?

— Наверное, да. Хотя возможно так было всегда, но только я раньше не обращал внимания. А отчего это?

— Я не знаю, — сказал я.

Он встал и тоже подошел к фотографии.

— Вы не думайте, она была не из таких, кто пошел бы на аборт, — снова заговорил Вильям. — Она была замечательной девчонкой, веселой, счастливой, полной энергии. У нее было поистине золотое сердце. Я знаю, что это звучит довольно глупо, но это действительно так. Она была словно счастливым талисманом нашей семьи. Самая младшая. Все обожали ее.

Я позволил себе задать еще один вопрос:

— А где она провела это лето?

Он отрицательно покачал головой.

— Не знаю.

— Не знаете?

— Ну, не совсем. Теоретически, Карен была на Мысе, работая в картинной галлерее Провайнстауна. — Тут он замялся. — Но я не думаю, что она надолго задержалась там. Мне кажется, что большую часть времени она провела на Бикон-Хилл. У Карен там были какие-то придурковатые друзья; у нее вообще, знаете ли, была целая коллекция странных знакомых.

— Знакомых мужчин? Или женщин?

— И тех и других. — Он пожал плечами. — Но точно я не знаю. Она упоминала о них пару раз в разговоре, так, случайные фразы. Когда же я пытался выяснить что-нибудь об этом поподробнее, то она просто смеялась и спешила переменить тему разговора. Она благоразумно обсуждала со мной только то, что ей хотелось.

— И она называла имена?

— Возможно, но я не помню. Иногда при разговоре она могла упоминать имена каких-нибудь совершенно посторонних людей, непринужденно говоря о них, как будто все они были нашими общими знакомыми. И было без толку напоминать ей о том, что я, например, знать не знаю, кто такие все эти ее Герби, Зю-зю и Элли. — Он усмехнулся. — Я запомнил только, как она потешно она изображала какую-то девчонку, что любила пускать мыльные пузыри.

— Но имен вы припомнить не можете?

Он лишь покачал головой.

— К сожалению.

Я встал, собираясь уходить.

— Ну, ладно, — сказал я, — вы должно быть и так очень устали. Чему вас сейчас учат?

— Хирургия. Мы только что закончили занятия по акушерству и гинекологии.

— Ну и как?

— Нормально, — вежливо сказал он.

Уже направляясь к двери, я спросил:

— А где у вас была практика по акушерству?

— В «Бостонском роддоме», — он задержал на мне взгляд и помрачнел. — Предвосхищаю ваш следующий вопрос: да, я ассистировал при таких операциях. И знаю, как это делается. Но вечером в воскресенье я был на дежурстве в больнице. Всю ночь. Вот так.

— Благодарю вас за уделенное мне время, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответил он.

* * *

Выходя из общежития, я увидел, что мне навстречу направляется высокий, худощавый, седой человек. Конечно, я сразу же узнал его, хотя нас все еще разделяло весьма почтительное расстояние.

Это определенно был Дж. Д. Рэндалл собственной персоной.

Глава двенадцатая

Солнце начало клониться к закату, и теперь небольшой дворик между зданиями оказался залитым его золотисто-желтым светом. Я закурил сигарету и пошел навстречу Рэндаллу. Когда он увидел меня, на лице его изобразилось легкое удивление, и затем он улыбнулся.

— Вы доктор Берри.

Вполне дружелюбно. Он протянул мне руку. Я пожал ее: сухая, чистая, дезинфицированная до двух дюймов выше локтя в течение десяти минут. Рука хирурга.

— Приятно познакомиться, доктор Рэндалл.

Он сказал:

— Вы хотели видеть меня?

Я посерьезнел.

— Моя секретарша, — продолжал он, — сказала, что вы заходили ко мне в приемную. Спрашивали о карте.

— Да-да, — сказал я, — о карте.

Он беззлобно улыбнулся. Он был примерно на полголовы выше меня.

— Я думаю, что будет лучше все-таки внести в это дело некоторую ясность.

— Разумеется.

— Тогда идемте.

Он не собирался произносить это приказным тоном, но так уж получилось. Я подумал о том, что хирургов можно назвать последними из самодержцев современного общества, это последний уцелевший класс людей, на которых был возложен всеобъемлющий контроль за ситуацией. Хирурги принимали на себя ответственность за благополучие своих пациентов, персонала, короче, решительно за все.

Мы пошли обратно, направляясь к автостоянке. У меня было такое чувство, как будто он приехал сюда специально за тем, чтобы повидать меня. Я не имел ни малейшего представления о том, как он мог узнать, что я здесь, но тем не менее это ощущение меня не покидало. Рэндалл размахивал руками при ходьбе. Сам не знаю почему, но я обратил внимание именно на это; в памяти даже всплыл закон невропатолога — закон размахивающих рук.[23] Я видел его руки, огромные руки, казавшиеся непропорциональными в соотношении со всем остальным телом, огромные, волосатые, мускулистые руки с покрасневшей кожей. Ногти на них были аккуратно подстрижены до требуемой в хирургии длины в один миллиметр. Его седые волосы были коротко подстрижены, а холодные серые глаза придавали лицу выражение деловитой заинтересованности.

— В последнее время кое-кто из коллег несколько раз упоминал ваше имя в разговоре, — сказал он.

— Вот как?

— Да.

Мы пришли на стоянку. Машиной Рэндалла оказался серебристый «порше»; он остановился рядом со своим автомобилем и непринужденно прислонился к его отполированному крылу. Что-то в его манере давало понять, что мне следовало воздержаться от того, чтобы поступить подобным же образом. Еще какое-то мгновение он молча разглядывал мое лицо, а затем сказал:

— Они очень хорошо отзывались о вас.

— Я рад это слышать.

— Говорили, что вы человек справедливый в суждениях и благоразумный.

Я пожал плечами. Он снова улыбнулся мне, а затем спросил:

— Тяжелый день?

— Просто больше дел, чем обычно.

— Вы работаете в «Линкольне», это так?