Ивушка неплакучая - Михаил Николаевич Алексеев

не предусмотренное никакими боевыми уставами и не изучаемое ни в каких военных академиях.

Авдотья Степановна, заслыша его шаги, выскочила на крыльцо и заголосила:

— Беги, ой, господи, ой, матушка владычица!.. Беги же скорее туда!.. Перебьет он их всех, перестреляет… У него, сказывают, пистолет! И зачем только Авдей встрял в такое дело? Пускай бы она, сука беспутная, сама ответ держала! Господи, да не стой же ты, Сережа, беги, милый!..

Сергей, оглушенный сполошным криком тетки, поначалу не мог понять, что же случилось, а поняв, не сразу сообразил, какой путь короче, чтобы побыстрее оказаться у дома Соловьевых. Ноги, однако, оказались понятливее его головы — в пять минут перекинулся с одного конца села в его центральную часть, где обреталась всю войну в малой своей халупе непутевая головушка по имени Мария. Сейчас перед избой догорал амбар, подожженный, видать, вернувшимся Федором, и в зареве его, в раскачивающихся под несильным ветром жгутах пламени Ветлугин увидел все поле брани: Мария Соловьева, плотно взятая в оборонительное кольцо Феней Угрюмовой, Степанидой Луговой, Катериной Ступкиной, Настей Шпичихой и еще какими-то незнакомыми Сергею женщинами, стояла в одной изодранной станушке[5], прижимала к груди чернявую и кудрявенькую головку сына и яростными, без единой слезинки, глазами смотрела прямо на бушевавшего в руках Авдея и Точки мужа, гимнастерка которого была тоже изодрана и от сотрясения побрякивала полдюжиной боевых медалей.

— Убью, убью суку!.. — хрипел Федор, безуспешно пытаясь высвободиться.

— Отпустите его, — приказал подошедший Сергей, и случилось невероятное: разбуянившийся перестал в друг кричать, уронил руки вдоль казенных своих брюк, как только они были отпущены мужиками, глаза его виновато забегали, лицо жалко затряслось, обмякло, и пьяные слезы, мутные и обильные, покатились по исцарапанным, похоже, жениными ноготками, щекам. Плечи затряслись. Дыша на Серегу самогонными парами, заговорил всхлипывая:

— Как же… как же, товарищ гвардии капитан, можно ли так с фронтовиками? А? За что?! — выкрикнув это, он вдруг снова напружинился, мышцы рук отвердели, вскинутые над головой кулаки налились свинцовой тяжестью, рванулся к жене, но его опять подхватило несколько таких же сильных рук, и снова обманутый муж закричал с пьяной слезливостью: — Хоть бы прощенья попросила, змеюка подколодная!..

— Ишь чего захотел! — отозвалась Мария остуженным холодной ненавистью голосом, слизывая с рассеченной губы кровь. — Может, на колени упасть перед тобой? Не дождешься этого!

— А может, и надо бы упасть в ноги ему, покаяться? А, Маш, а? — зашептала ей в ухо Катерина Ступкина. — Глядишь, простил бы, и жили бы по-хорошему, в миру да ладу, а, Маш?

— Не будет этого, помру, а не покаюсь! — выдохнула та с прежним остервенением. — Пущай с Гитлера спрашивает!

— На войну, значит, хочешь свалить свой грех?! — закричал, задыхаясь в предельной ярости, муж. — Не выйдет! — Теперь Федор уже не был похож на пьяного, страшные слова рвались из него хоть по-прежнему бурно, но вполне осмысленно. — С Гитлером я уже свел свои счеты, теперь наступил твой черед, потаскуха завидовская!

Настя Шпич вырвала из материных объятий дрожащего мальчугана и, подхватив его, упирающегося и ревущего, на руки, унесла домой, чтобы ребенок не слышал больше жуткой матерщины, поганых слов. А к горячей точке быстро снарядила мужа, сказав:

— Свяжите вы его и заприте в сельсовете, а завтра видно будет, что с ним и как.

С такою установкой Санька и двинулся к месту происшествия. Тем часом страсти там накалялись. Обожженная низким словом, брошенным ей прямо в лицо, Мария вспыхнула, вырвалась из бабьего круга, подскочила к мужу и с перекошенным в бешенстве лицом раз за разом хлестнула его по щекам, приговаривая при этом:

— Это тебе за потаскуху, а это за проститутку!

Марию оттащили, Феня принялась увещевать ее, уговаривать:

— С ума ты сошла, Маша!.. С кем связалась! Оставь его, пойдем к нашим. Поживешь покамест там, и Миньку твоего возьмем, пускай с Филиппом играют. А Федор… черт с ним… пусть воюет тут один. Может, еще и избу подпалит — пусть. Пойдем, Мария. Пойдем…

Должно быть, Федор все это слышал, потому что в следующую минуту взвыл еще пуще:

— А-а-а!.. И ты, Фенька, такая же! Защитница!.. Вместе, чай, по мужикам, мокрохвостые!.. Спелись вы тут все!

— Знамо спелись, — отозвалась Катерина Ступкина, — нашу, сынок, песню одному-то человеку не вытянуть. Вот мы и…

— Ты, тетенька Катерина, помалкивай. Не о тебе речь. А Феньке я все припомню!..

Феня остановилась как вкопанная, минуту думала о чем-то, что-то решая. Затем, подтолкнув Марию к другим женщинам, передав таким образом ее на их короткое попечение, вернулась, приблизила свое бледное даже в отсветах пожара лицо почти вплотную к лицу Федора, долго глядела так. Сказала коротко:

— А ну, гад, повтори, что ты сказал!

— Пошла ты…

— Повтори, говорю! Слышь? «Мокрохвостые»? Ах ты, зас…нец несчастный! А кто тебя всю войну кормил, поил? Кто одевал, обувал? Мы, «мокрохвостые»! Без нас бы ты и без немецкой пули окочурился… Что лапаешь свои медали?.. Не ты один вернулся с войны в медалях, да что-то никто так не бушует. Разобраться надо сперва во всем, а потом уж воевать… Ишь скликал все село, бесстыдник! Все Завидово взбулгачил. Глядеть на тебя тошно — ге-э-рой!

Феня, очевидно, решила, что этих слов вполне достаточно, чтобы расплатиться с неразумным мужиком и за себя, и за подругу, а потому и отошла вновь к тому месту, где сгуртовались ее односельчанки — с минуты на минуту их число становилось все большим и большим.

Оправившись от временного замешательства, Федор закричал вдогонку Угрюмовой:

— Убью и тебя, сводницу! И Машку, и ее выбляд-ка — всех!.. И энтова Тишку Непряхина прикончу!.. Всех, всех!

— Ладно, — совершенно спокойно сказал дядя Коля, незаметно подошедший сюда вместе с Санькой Шпичем, — всех побьем, никого не оставим в живых, но только потом. А теперь, Федяша, пойдем-ка ко мне, посидим малость, потолкуем…

— Это ты, дядь Коля? — Федор перестал вдруг брыкаться, поглядел на склонившегося к нему старика виновато, робко как-то и одновременно с какою-то надеждой. Попросил: — Скажи им, чтобы отпустили меня.

— Отпустите, ребята. Федяшка — парень разумный, разве вы не знаете?

— Спасибо тебе, дядь Коля, а то все на меня… А где они были?.. — Федор оглядел всех разом: и Точку, и Авдея, и присоединившегося к ним Шпича, и даже Ветлугина. — Где, спрашиваю, они были, когда я…

— Были они все там, где и ты, Федя. Так что правду тебе сказала фенюха: разберись сперва, а потом уж и буйствуй. А покамест пойдем ко мне. Я вчерась еще хотел прийти к тебе, да прихворнул —