Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Популярный в свое время рисовальщик князь И. Г. Гагарин, автор росписей Сионского собора в Тифлисе и альбома «Le Caucase pitoresque» был прежде всего обер-гофмейстером Двора, дипломатом, военным (генерал-майор), тайным советником и вице-президентом Академии Художеств. А. Г. Венецианов хотя и был небогатым помещиком (имение принадлежало жене) и дворянином, но крайне незнатного происхождения (из нежинских греков) и начинал службу землемером, занимаясь живописью в свободное время. Основная же масса художников-профессионалов была из разночинцев, вплоть до выходцев из крепостных, и отнюдь не отличалась материальным достатком; только должность профессора Академии Художеств давала некоторое обеспечение и положение в обществе. Популярный и пользовавшийся поддержкой Николая I отставной офицер П. А. Федотов умер в нищете. Это характерно и для второй половины XIX в. и только к началу ХХ в. ремесло художника перестало быть позорным и начало кормить. Но и в это время художники-профессионалы в основном были выходцами из семей интеллигенции и разночинцами: В. А. Серов был сыном композитора, М. В. Добужинский – офицера, А. Н. Бенуа происходил из семейства профессиональных архитекторов и художников, любительски занимавшаяся живописью княгиня М. К. Тенишева вообще была незаконнорожденной, а известный художник-передвижник, генерал-майор Н. А. Ярошенко получил военное образование, как и известный композитор, генерал-майор и профессор фортификации Ц. А. Кюи.

Дело было даже не в самом роде занятий. Композиторы А. С. Даргомыжский, А. Н. Верстовский или М. И. Глинка были выходцами из дворян, из помещичьих семейств, но все они находились на службе (Верстовский занимал высокий пост директора Императорских театров). Дом известного в свое время виртуоза и композитора графа М. Ю. Виельгорского был средоточием аристократической жизни Петербурга. Однако если бы Виельгорский стал профессиональным музыкантом, выступающим не как любитель, а в качестве профессионального оркестранта, играющего за деньги, это сразу же превратило бы его в изгоя, и в дворянских кругах о нем с презрением заговорили бы как о гаере, шуте. Особенно это касалось актерской игры на сцене: актер расценивался немногим выше лакея. Это вовсе не значит, что люди из «общества» не выступали со сцены. В своем месте уже говорилось об одном из увлечений светских девиц и молодых дам – о «живых картинах»: что это, как не сценография, да иной раз еще и в весьма откровенных костюмах и соблазнительных позах. А декламация, также популярная в салонах (С. Т. Аксаков еще в начале XIX в. прославился среди людей своего круга как искусный декламатор) к рубежу веков получили характер подлинного поветрия, и для нужд любителей декламации постоянно выходили даже специальные сборники «Чтец-декламатор» с популярными стихами и прозаическими отрывками. Более известный как поэт К. Р., Великий князь Константин Константинович не только занимался стихотворчеством и написал наделавшую скандала драму «Царь Иудейский» (по церковным канонам запрещалось выводить на сцене святых, а уж Иисуса Христа – тем паче). Но зимой 1913–1914 гг. в Зимнем дворце на сцене Эрмитажного театра, в присутствии членов Императорской Фамилии во главе с самим Николаем II, была поставлена эта пьеса под режиссурой самого Августейшего автора, который играл роль Иосифа Аримафейского. Участвовали в постановке и некоторые Великие князья, а также, вместе с профессиональными актрисами, офицеры л. – гв. Измайловского полка: постановка шла под флагом «Измайловских досугов», литературного кружка, созданного среди офицеров полка Константином Константиновичем в бытность его командиром полка. А уж любительские спектакли простых смертных, хотя бы и из светского общества, вообще были явлением заурядным, особенно спектакли благотворительные: участие в таковых вменялось даже в особую заслугу.

Главное было в том, чтобы вся эта литературная, музыкальная (это еще полбеды), а пуще того артистическая деятельность не была профессиональной, платной, перед случайной публикой, а не перед людьми «своего круга».

Точно так же расценивались занятия наукой. На профессиональном уровне занимался исторической наукой Великий князь Николай Михайлович, создатель ряда крупных трудов, и сегодня не утерявших значения. Вот только неясно, получал ли гонорары Николай Михайлович, как и Константин Константинович, который долго стеснялся публиковать свои стихи и сделал это лишь по рекомендации Александра III.

Собственно, науки в чистом виде, как сейчас в НИИ, не существовало: наука была сосредоточена в университетах и ученые были их профессорами, получали жалованье и имели, таким образом, возможность и право заниматься наукой. Известные русские знатоки древностей, члены Румянцевского кружка, не в счет: им платил сам канцлер Н. П. Румянцев. Занятия науками и звание профессора в светском обществе первой половине XIX в. оценивались немногим выше профессионального актерства. Талантливый дилетант князь В. Ф. Одоевский, известный философ, писатель и музыкант, занимавшийся и естественными науками, считался у людей своего круга свихнувшимся чудаком. Только в конце XIX в. князь Е. Н. Трубецкой мог позволить себе быть профессором философии без ущерба для своей репутации аристократа. Занятия историей для видного сановника В. Н. Татищева, князя М. М. Щербатова или Н. М. Карамзина, авторов первых капитальных трудов по русской истории, были в принципе таким же любительством, как и сочинение стихов или драматических произведений. В первой половине XIX в. профессура была почти исключительно из разночинцев, в редких случаях из незнатных и небогатых дворянских семейств. Это было связано с тем, что дворянство предпочитало военную службу, а если и начинало учебу в университетах, то далеко не всегда заканчивало курс обучения, поступая с аттестатом или без него в военную или гражданскую службу. Не только общественный статус, но и жалованье профессора было низким, и те, кто не имел собственных доходов, должны были преподавать сразу в нескольких учебных заведениях или служить по какому-либо министерству, чтобы содержать семью. Так, выходец из крепостных, автор первой «Истории русской литературы» профессор Петербургского университета А. В. Никитенко служил по Министерству народного просвещения (в том числе был цензором) и преподавал в Смольном институте; в знаменитом «Дневнике» он постоянно жалуется на необходимость искать себе дополнительных заработков. Только концу XIX в. положение изменилось и, ранее расценивавшиеся как ремесленники, писатели, артисты, художники, ученые, врачи, юристы стали пользоваться большим уважением в обществе и превратились в желанных гостей в светских салонах.

Не следует увлекаться и абсолютизировать уровень духовности социальной верхушки. Не говоря уж об огромном месте, которое в круге чтения занимала «легкая» литература, вроде романов чрезвычайно популярного Поль де Кока (кто помнит его?), об увлечении шантаном и шансонетками и т. п., следует иметь в виду и наличие разного рода странных (с определенной точки зрения) увлечений, иногда принимавших повальный характер. Как сегодня наш массовый современник увлекается то экстрасенсами, то НЛО, то еще какими-нибудь «тайнами» бытия, так и тогдашнее образованное общество, в том числе его интеллектуальная верхушка, бывали временами покорены разного рода чертовщиной. Например, чрезвычайно широко было увлечение своеобразной игрой в вызывание духов, которые отвечали вопрошающему посреднику-медиуму (мы сейчас назвали бы его экстрасенсом) то стуком ножек столика, вокруг которого в темноте сидели участники занятия, то передвижением по столу блюдечка, а то и надписями карандашом на листе бумаги. Вот как описывала это и свое отношение к подобному А. Ф. Тютчева, умная женщина с трезвым и критическим взглядом на вещи. «Со времени возвращения двора в Царское все здесь очень заняты вертящимися и пишущими столами. С ними производится множество опытов даже на вечерах у императрицы. Адъютант Кушелев очень увлечен этим занятием, он видит в нем новое откровение святого духа. Факт тот, что столы вертятся и что они пишут; утверждают даже, что они отвечают на мысленно поставленные им вопросы. Не подлежит, однако, сомнению, что получаемые ответы неопределенны и банальны: как будто духи, прибегающие к этому странному способу общения с людьми, боятся скомпрометировать себя, сказав что-нибудь такое, что вышло бы за пределы самого банального общего места. Столы, предназначенные к тому, чтобы служить средством общения с духом, имеют доски величиной не более дна тарелки, сердцевидной формы и стоят на трех ножках, из коих одна снабжена карандашом. Эта игрушка неизбежно поддается малейшему нажиму со стороны руки, якобы магнитезирующей стол, и легко проводит знаки на бумаге, которая принимает сообщения духов. Отсюда один шаг до невинного обмана, который невольно создается в уме увлеченного магнитезера, и эту черту очень трудно переступить тому, кто убежден, что находится под влиянием духов» (147; 123). Конечно, мы могли бы на основании этого увлечения сделать выводы о «пустоте и ничтожности» светского общества, придворных и членов Фамилии: к этому нас долго и упорно приучали в течение десятилетий. Однако выше несколькими страницами своего дневника фрейлина пишет о своем отце, всем известном поэте и дипломате Ф. И. Тютчеве. «Он с головой увлечен столами, не только вертящимися, но и пророчествующими. Его медиум находится в общении с душой Константина Черкасского, которая поселилась в столе после того как, проведя жизнь далеко не правоверно и благочестиво, ушла из этой жизни не совсем законным способом (утверждают, что он отравился). Теперь эта душа, став православной и патриотичной, проповедует крестовый поход и предвещает торжество славянской идеи. Странно, что дух этого стола, как две капли воды, похож на дух моего отца; та же политическая точка зрения, та же игра воображения, тот же слог. Этот стол очень остроумный, очень вдохновенный, но его правдивость и искренность возбуждают во мне некоторые сомнения. Мы часами говорили об этом столе, отец страшно рассердился на меня за мой скептицизм, и хотя я отстояла независимость своего мнения, однако душа моя была очень смущена, и я поспешила отправиться к великой княгине, чтобы восстановить нравственное равновесие своих чувств и мыслей. Какая разница между натурой моего отца, его умом, таким пламенным, таким блестящим, таким острым, парящим так смело в сферах мысли и особенно воображения, но беспокойным, не твердым в области религиозных убеждений и нравственных принципов, и натурой великой княгини, с умом совершенно другого рода, глубоко коренящимся в «единственном на потребу»! Какой душевный мир я испытываю, когда после этих столкновений с отцом я нахожусь опять с ней, какое успокоение нахожу при соприкосновении с этой душой, чистой и прямой, с этим умом, рассудительным и трезвым! Для нее религия не есть игра воображения, это сосредоточенная и серьезная работа всего ее внутреннего существа» (147; 129).