Басилевс - Виталий Гладкий

– За какие это заслуги неумытый варвар заслужил такие почести?

– Прости… прости… за неумные, обидные слова… – она поникла головой, и слезы вновь оросили ее щеки.

– Не нужно… перестань… – растерявшийся Савмак умоляюще посмотрел в сторону Калуса, но тот демонстративно отвернулся и делал вид, что не слышит их речей.

В глубине души борец был изумлен до крайности – гордая, неприступная красавица Ксено, по мановению одного пальца которой любой из юношей самых аристократических и богатых семей Пантикапея мог, не задумываясь о последствиях, броситься со скал вниз головой в бурлящее море, плачет перед каким-то неизвестным варваром, к тому же еще и преступником! «Да, с этими женщинами не соскучишься», – подумал с некоторым самодовольством Калус и мысленно вознес хвалу богам – к противоположному полу он относился спокойно, если не сказать больше, считая женщин всего лишь одной из составляющих полноценного образа жизни.

– М-м… – промычал, напоминая о своей персоне борец, словно услышав немой призыв Савмака. – Ксено, нам пора. Скоро сменится стража, и зачем дразнить гусей без нужды?

– Я не могу оставить его здесь… – девушка обвела мрачные стены темницы и вздрогнула от ужаса.

– Придется, – решительно изрек Калус, томимый жаждой. – Освободить узника из эргастула может либо спирарх, либо сам царь, – и добавил, но едва слышно: – Если только он не чересчур опасная птица… Простых смертных в такие кандалы не куют…

Девушка, опираясь на руку Калуса, встала и, не отрывая взгляд от лица Савмака, медленно попятилась к двери.

– Я освобожу тебя, слышишь, освобожу! – исступленно повторяла она даже тогда, когда испуганный каллатиец замыкал дверь узилища. – Или умру…

Уже на ступеньках, ведущих к свету, она вдруг схватила главного стражника за руку и с горячностью сказала:

– Слушай! Я заплачу любые деньги, но ты должен кормить его той едой, что будет приносить моя служанка.

– Понял? – добавил Калус, когда девушка вышла из эргастула. – Смотри, исполни все в точности, иначе спирарх может нечаянно узнать, что ты нарушил его приказ. Да не вздумай пробовать вино, предназначенное узнику – оно не про твою честь.

Игриво ткнув своим железным кулаком под ребра помертвевшего от неприкрытой угрозы каллатийца, он поспешил за Ксено.

Главный стражник царского эргастула перевел дух и приободрился. А когда он уединился в караульном помещении и достал кошелек с монетами, полученный от Ксено, его настроение улучшилось настолько, что, перепоручив помощнику команду над подчиненными, каллатиец поспешил в ближайшую харчевню, где за чашей доброго вина горячо помолился своим богам, поблагодарив за невероятную удачу. И еще он попросил у милостивых небожителей, чтобы этого варвара держали под замком как можно дольше.

Повелитель Боспора устало опустился на скамью и расстегнул дорогую массивную фибулу[289]. Тяжелый златотканный палудамент, подбитый куньим мехом, с тихим шорохом сполз с уставших плеч, и приятная прохлада начала медленно просачиваться сквозь пропотевшие одежды, предназначенные для парадного выхода. Сегодня ойконом царского дворца явно перестарался: день был на удивление тих, светел, и, конечно же, не стоило ставить дополнительные жаровни для обогрева андрона. Принимая скифских посланцев, Перисад изнывал от жары и в душе проклинал чересчур долгую и нудную церемонию передачи послания царя Скилура. Он и так знал, что там написано: варвары требуют от Боспора выполнения обязательств по уплате фороса. И мучительно пытался найти приличествующие моменту слова, которые могли бы как можно дольше затянуть переговоры и этим самым продлить перемирие, столь необходимое изрядно подупавшему духом боспорскому воинству.

Слова такие нашлись – льстивые и постыдные, – удовлетворенные номады отправились восвояси на постоялый двор, где их ждал поистине царский обед, а сам Перисад, хмурый как грозовая туча, поторопился уединиться в своих покоях.

Шествуя мимо придворных, он кожей чувствовал их презрительные и ненавидящие взгляды, и его сердце обливалось кровью от злобного и тупого неприятия знатью реалий нынешнего безвыходного положения Боспора.

Глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом, царь нащупал как слепец колокольчик, валявшийся на туалетном столике, и позвонил. Мелодичный звон серебра вспорхнул под потолок и тут же беспомощно затрепыхался, забился как певчая птица в силках, растворился в объятиях толстых ковров, закрывающих стены.

Тишина. Никого. Перисад недоумевающе посмотрел на плотно закрытую дверь и вдруг с неожиданной яростью швырнул колокольчик на пол. Коротко вскрикнув, как подранок, серебряный певун закатился под скамью и затих.

– Эй, кто там, провалиться вам в Эреб! – крикнул, не сдерживая голос, царь. – Вина!

За дверью послышался приглушенный говор, затем быстрые шаги, и на пороге появился уже знакомый нам постельничий, выполнявший многие обязанности – царь не терпел суеты и многолюдья возле своей особы, и в особенности слуг, насквозь лживых обжор и мотов. В этом он был похож на бабку Камасарию Филотекну, хотя та обходилась без положенного по этикету большого штата прислуги по причине прижимистости и скаредности.

– Налей… – хмуро бросил царь, и постельничий поторопился наполнить фиал из запотевшей ойнохои, – вино он всегда держал наподхвате в только ему известном тайнике.

Жадно выпив, Перисад бессильно откинулся назад, прислонившись к стене, и кивком головы отпустил слугу. Но тот почему-то не торопился уходить, стоял, переминаясь с ноги на ногу и нервно потирая руки, будто в царских покоях дул ледяной ветер.

– Чего тебе? – недовольно буркнул Перисад.

– Там… – замялся постельничий, робко указывая на дверь.

– Что – там?! – постепенно свирепея, вызверился царь.

– Женщина… – начал было слуга.

Но Перисад закончить фразу не дал:

– Гони ее пинками, в шею – как хочешь! – взвился он, будто ужаленный. – Сейчас только женщины мне и не хватало.

– Но… – опять начал свое постельничий, жалобно глядя на своего повелителя.

– О, боги! – возопил Перисад, вскочил и, схватив слугу за одежды, потащил к двери. – Пошел вон, иначе я разобью ойнохою о твою башку!

Постельничий покорно отворил дверь, но на пороге все-таки обернулся и с укоризной сказал:

– Там Ксено… Просит принять.

– Ксено?! – царь вытаращился на слугу, будто увидел по меньшей мере голову одной из горгон.

Гордая и неприступная гетера, прекрасная, словно Афродита, была ему желанна, как никакая иная женщина. Но ни высокое положение Перисада, ни посулы не помогали – красавица отмахивалась от его предложений, как от назойливой мухи. Впрочем – и царь это сознавал вполне определенно – деньгами ее заманить в постель было невозможно: у Ксено золота водилось больше, нежели в царской казне. Чтобы и вовсе не стать посмешищем, Перисад, скрепя сердце, отказался от своих намерений, но в душе сгорал от вожделения и старался найти себе подружку для ночных забав хоть чем-то внешне похожую на блистательную Ксено.