Слабости сильной женщины - Анна Берсенева

Митя открыл дверь, и они вошли в комнату, действительно показавшуюся Лере холодной как могила.

Он включил не верхний свет, а лампу под золотистым абажуром, стоявшую на столике у кровати и сразу осветившую комнату таинственным сиянием. Потом отвернул вентиль на батарее.

– Может быть, потеплеет, – сказал Митя. – Хотя скорее всего – не слишком… Я ведь как раз здесь и жил в туманную неделю. Это хороший отель, но теплом даже здесь не балуют.

Лера по-прежнему стояла на пороге, не в силах сделать ни шагу, хотя позади был нелегкий день и она, кажется, устала. Она не понимала, что с ней происходит. Вернее – понимала, но ничего не могла поделать с собою…

Номер был небольшой, в одну комнату. И широкая, застеленная кремовым покрывалом кровать под высоким балдахином, разверзалась перед Лерой как пропасть.

Митя повернулся, стоя у окна, и сразу наткнулся на ее остановившийся взгляд, устремленный на это кремовое ложе. Он быстро прошел через всю комнату к двери, на ходу снимая пальто. Лера не успела ничего сказать, как он обнял ее, прижал к себе так осторожно и нежно, точно она могла рассыпаться от его прикосновения.

Митя расстегнул ее пальто, снял и не глядя положил на кресло в углу. При этом ей казалось, что его руки не отрываются от ее плеч, и одновременно – его пальцы прикасаются к ее лицу, гладят лоб, щеки, губы…

– Что же ты, моя любимая? – прошептал он, и Лера вздрогнула: он никогда не называл ее так, и никогда она не слышала, чтобы у него был такой голос. – Что же с тобою сделала жизнь – ты и меня уже боишься?..

– Я не боюсь, Митенька, не боюсь… – прошептала она в ответ. – Но я пустая какая-то… Мне кажется, из меня ушла вся жизнь, утекла, как ручеек… Что мне делать?

– Ничего. – Он осторожно подвел ее к кровати, сел сам и ее посадил рядом. – Ничего тебе не надо делать. Надо уснуть и проснуться счастливой, зимой в Венеции, и больше ничего.

Лера потерлась щекой о его руку, лежащую у нее на плече, и почувствовала, как вздрогнули его пальцы.

– Но… Я ведь ничего не могу, Митя, ты понимаешь? Я ничего сейчас не могу, мне страшно и пусто… Мне страшно даже, когда я представлю, что снимаю платье…

– Здесь холодно, – сказал он. – Ты и в платье замерзнешь. Ложись и постарайся уснуть, вот все и будет хорошо.

С этими словами он привлек ее к себе и сам лег на кровать. Лера почувствовала, как, не отрываясь от его плеча, она оказывается рядом с ним, прижимается к нему в полумраке. Его дыхание чувствовалось над ее виском, и его руки сомкнулись на ее плече.

Она вовсе не собиралась спать, она понимала, что невозможно спать, да еще вот так, в одежде, когда он чудом нашел ее в февральской венецианской ночи, – это было бы слишком несправедливо по отношению к нему. Но, едва почувствовав виском тепло его дыхания, его руки на своих плечах, – она тут же поняла, что проваливается в сон, что ничего не может поделать с тем ощущением покоя, которое исходит от Мити…

– Митенька, я сейчас проснусь… – пробормотала она, засыпая и слыша, как с приглушенным стуком падают на пол ее туфли. – Я подремлю пять минут и проснусь…

Когда Лера проснулась, комната была залита неярким жемчужно-серым светом. Первые несколько секунд она ничего не могла понять. Где она находится, утро сейчас или вечер?

Потом она почувствовала, что лежит не на подушке, и, подняв голову, увидела рядом Митино лицо с закрытыми глазами и едва заметными тенями под темными ресницами. Он спал, его дыхание было почти не слышно, и его руки были сомкнуты на ее плече.

Несколько мгновений Лера всматривалась в его лицо – знакомое, как ей казалось, до последней черточки – и понимала, что не узнает его. Не ресницы эти не узнает, не стрелки темных волос на лбу, и не легкие морщинки у сомкнутых губ, и не изгиб скул – выразительный и тонкий. Она не узнавала выражение его лица, и это так поразило ее, что она не могла отвести от него глаз.

Ей никогда не приходилось видеть, чтобы человек просто спал, а лицо его при этом было так освещено изнутри, словно что-то серьезное и значительное совершается с ним даже во сне.

Она прикоснулась пальцем к Митиной щеке, осторожно провела по губам. Его лицо показалось ей печальным, но она не могла понять, в чем скрыта печаль – в губах, ресницах, морщинках? И прежде чем она могла бы догадаться, он открыл глаза.

– Митя, – сказала Лера, быстро отведя руку от его губ, – неужели я так и проспала всю ночь – ведь уже утро? И даже не пошевелилась?

Лера увидела, что Митя, как и она, спал одетый – прямо в темно-синем пуловере и в брюках. Его туфли лежали рядом с кроватью – подошвами вверх, с неразвязанными шнурками.

– Но ты же устал так спать! Ты ведь тоже не пошевелился…

Он разомкнул руки, приподнялся на локте и вгляделся в Лерино лицо, как будто хотел рассмотреть в нем что-то, чего не было прежде.

– Я не устал, – ответил он. – Ты же… Как скрипка на моем плече.

– Что-что? – переспросила Лера. – Что значит – как скрипка? Это стихи, что ли?

– Ничего. По-моему, ты отдохнула, правда?

– Конечно! – воскликнула она, садясь на кровати и сбрасывая одеяло, которым были укрыты ее ноги. – Я и представить не могла, что можно так отдохнуть – в одежде, и даже не приняв душ.

Лера тут же осеклась. Она понимала, что ее сон был так безмятежен, потому что она спала на Митином плече. И, чтобы переменить тему, она сказала:

– Но как же здесь холодно, я только сейчас почувствовала!

– Да ведь зимой по всей Венеции так, – ответил Митя. – Разве ты не знала?

– Нет, – покачала головой Лера. – Я только летом здесь была.

Он ждал внизу, пока она спустится в вестибюль. Только теперь, при свете дня, Лера разглядела, что отель, в котором они так неожиданно оказались ночью, – из самых изысканных маленьких отелей, овеянных особым очарованием венецианской старины. Тусклое поблескивание старинной бронзы, винный бархат кресел, запах дорогих духов, – все это свидетельствовало именно об изысканности и отеля, и людей, которые в нем жили.

Они оставили сумки у портье, чтобы не таскать их с собой по городу, и вышли на узкую улочку.

– Куда мы пойдем? – спросила Лера.

– Куда хочешь.

– Знаешь, я, кажется, никуда не хочу, – вдруг ответила она.

Лера только сейчас почувствовала, что это так. Все ее поездки последних лет были деловыми поездками, и сейчас она вдруг поняла, что больше не хочет ничего осматривать – ни церкви, ни галереи – ничего! Это было так странно… Здесь, в чудесном этом городе, было все, к чему она так рвалась. В Палаццо Дукале был «Рай» Тинторетто, о котором она столько читала, о котором когда-то хотела написать и перед которым стояла не меньше часа, когда увидела впервые. И сияющая белым мрамором церковь Марии делла Салуте, и мост Риальто, и бесчисленные ангелы в маленьких двориках… Здесь было все, что никогда не может надоесть, – все смотрелось в эту вечную воду.