Анархия. Неумолимое возвышение Ост-Индской компании - Уильям Далримпл

его собственные таланты и храбрость привели к тому, что он быстро стал одним из самых высокопоставленных генералов Сциндя. Другим руководителем спасательной операции был изысканный савойский наемник Бенуа де Буанье , который только что начал готовить современную пехотную армию для Сциндии .

29 сентября, когда отряд переправился через реку, к своему удивлению, они обнаружили, что городские ворота открыты. Они пробрались через жутко пустынный город, затем заняли позицию вокруг Красного форта, осаждая и блокируя его в ожидании артиллерии, которая медленно продвигалась по забитым муссонами дорогам.

Три дня спустя, в полдень 2 октября, когда осадные орудия Сциндии приблизились к городу, делийское небо разорвал грандиозный взрыв: "Его звук напомнил трубный зов ангела смерти в Судный день", - писал Азфари . Затемнение дня от взрыва магазина, чей разлетевшийся порох, пушки, двери и стены наполнили воздух пылью и дымом, навело на мысль о стихе Корана: "Когда солнце окутано тьмой". Опрокидывание боевых укреплений форта, выламывание дверей и стен, обрушение прочных крыш - все это можно передать стихом: "И горы будут подобны пушистым пушинкам шерсти".

Жители моего района форта, из-за их близости к магазину, были убиты в большом количестве; но несколько моих братьев и одна из моих тетушек, по милости Божьей, остались живы, хотя и получили тяжелые ранения. Небо потемнело, с воздуха посыпались пушки, камни, кирпичи и штукатурка. В небо взлетели стоны и крики: мы узнали голоса, кричащие от страдания, но не могли разглядеть лица из-за пыли и дыма. Звук этого страшного взрыва был слышен даже в Бахадур-Гархе, в двадцати милях от Дели. Каждый человек содрогался и спрашивал: "Неужели небо упало на землю?

Когда клубы дыма стали рассеиваться, оставшиеся в живых люди выглянули с террасы форта и увидели, что по течению идет череда лодок, а по берегу реки бредет один слон, нагруженный сокровищами. Спустя почти три месяца Гулам Кадир наконец ушел, забрав с собой все награбленное, а также девятнадцать старших принцев, включая принца Акбара, в качестве заложников. Тяжело раненного Шаха Алама он оставил в Красном форте, видимо, надеясь, что его испепелит взрыв, который он устроил в качестве последнего прощального подарка Моголам.

Анупгири , возможно, испытывая чувство вины за то, что девятью неделями ранее покинул свой пост, одним из первых вошел в форт; с небольшим отрядом людей он закрепил веревку, спущенную одним из принцев, открыл ворота для остальной армии и начал тушить пожары. По мере того как они это делали, оставшиеся в живых члены королевской семьи начали выходить из своих укрытий. Зрелище шокировало даже самых закаленных в боях членов отряда помощи. Неопрятные, почерневшие от дыма, скелетные и грязные, принцы и принцессы собрались вокруг своих спасателей и рыдали от облегчения.

Вид императора был еще более травмирующим. Он каким-то образом сумел забаррикадироваться в своей тюремной камере, и его пришлось выпроваживать Рана Хану. Поначалу он отказывался от любого лечения. Когда хирурга послали перевязать его раны, он "выгнал хирурга и бросил на землю мазь для глаз, сказав: "Многие мои дети и внуки уже умерли от голода и жажды, а теперь и мы ждем смерти"".

Пока Рана Хан занимался императором и его фортом, доставляя еду и воду, а также несколько цирюльников для подравнивания императорских бород, Бегум Сумру и де Буанье отправились на поиски Гулам Кадира и его сокровищ. Рохилла направлялся в Патхаргарх, но успел дойти только до форта Мирут, когда 12 декабря преследователи настигли и окружили его. Не имея провизии, чтобы выдержать осаду, он решил бросить заложников и попытаться вырваться той же ночью, "сопровождаемый 500 лошадьми, которые все еще были при нем". Во главе их он выскочил из форта и так энергично атаковал врага, что, хотя были предприняты все попытки взять его в плен, он прорвался через весь строй и совершил побег".

Далеко уйти ему не удалось. Как и Сирадж уд-Даула, он стал слишком известным, чтобы ускользнуть незамеченным. Во мраке ночи его спутники потеряли его", - писал Хайр уд-Дин. Он пошел в одну сторону, а они - в другую".

Он попытался найти их, но не преуспел. Дорога была полна воды и грязи, и лошадь, попав ногой в яму, скатила Гулам Кадира в канаву. Ночь была темной, а дорога заросла колючими акациями, так что он не знал, куда свернуть. Когда наступило утро, увидев какое-то обитаемое место, он направился туда. Достигнув жилья, он зашел в дом брамина. Но брамин в давние времена пострадал от рук негодяя, и его деревня была разорена. Теперь его притеснитель был в его власти, и, пригласив его войти, он запер дверь.

Брамин отправил сообщение своему заминдару, который, в свою очередь, оповестил маратхов. В полдень люди Сциндиа прискакали в деревню и окружили дом. Они схватили Гулама Кадира, связали его и заперли в клетке. На повозке, запряженной быками, с цепями на ногах и ошейником на шее они отправили его в штаб-квартиру Сциндя "под охраной двух полков сепаев и тысячи лошадей". Некоторое время Гулам Кадир был выставлен в своей клетке, подвешенной перед армией, чтобы над ним потешались и издевались. Затем, "по приказу Ссиндии, Гуламу Кадиру отрезали уши и повесили на шею, лицо его почернело, и его понесли по городу".

На следующий день ему отрезали нос, язык и верхнюю губу, и он снова стал шествовать. На третий день его бросили на землю, выкололи глаза и снова повели по кругу. После этого ему отрубали руки, затем ноги, гениталии и, наконец, голову. Затем труп подвешивали на дерево шеей вниз. Один человек, заслуживающий доверия, рассказывает, что черная собака с белыми глазами пришла, села под дерево и слизывала кровь, когда она капала. Зрители бросали в нее камни и комья, но она не отходила. На третий день труп исчез, и собака тоже.

Махаджи Сциндия отправил уши и глазные яблоки императору Шах-Аламу в шкатулке в качестве поздравительного подарка. Затем он приказал Мансуру Али Хану, главному евнуху, который впустил афганцев в форт, "растоптать их до смерти под ногами слона". Но к этому моменту Шах Алам уже перестал беспокоиться об этом мире. Когда Бегум Сумру пришла выразить свое почтение, она нашла его безмятежно сидящим среди обугленных обломков Шах Бурдж и тихо читающим Коран. У него уже было сочинено двустишие, которое он продекламировал ей:

Ветры бедствий были развязаны нашими увечьями.

Наше имперское правление было жестоко разрушено.

Возвышенное солнце (Афтаб) царственности однажды осветило небеса,

Теперь мы оплакиваем тьму наших руин, когда на нас опускаются сумерки.

Этот