Солнце и Замок - Джин Родман Вулф

обращающиеся вокруг них миры, населял их людьми, возводящими города, не ведающие стольких зол, сколько наши… Теперь-то я понимал, сколь глупы подобные грезы, так как, повидав иной мир, обнаружил, что он куда необычнее всех мыслимых плодов моей фантазии. Да что там иные миры! Я ни за что на свете не смог бы представить себе даже матросов (не говоря уж о рысчиках) с корабля Цадкиэль во всем их гетероклитическом разнообразии, хотя и те, и другие, подобно мне, родились в границах Брия, и Цадкиэль без колебаний принял их на службу!

И все же, как ни отмахивался я от подобных фантазий, они назойливо лезли в голову одна за другой. Возле некоторых звезд, пусть и казавшихся всего лишь угольками, тлеющими в ночи, словно бы мерцали звездочки еще того мельче, а при виде них в воображении один за другим возникали туманные образы, прекрасные и ужасающие. Наконец звезды скрылись за тучами, затянувшими небо, и я на время уснул.

С приходом утра мне выпало счастье полюбоваться, как ночь Ушас пала с лика Нового Солнца. Зрелища более восхитительного не найти ни в одном мире Бриа, и на Йесоде я также не видывал ничего чудеснее. По волнам моря шествовал юный король, сверкающий златом, какого не добыть в самых богатых из рудников, и был он столь великолепен, что всякий, кто хоть раз взглянул на него, не должен более смотреть ни на кого иного.

Волны устроили пляс в его честь, швырнули к его ногам десятки тысяч брызг, и каждую он превратил в бриллиант. Подхваченный высокой волной (с восходом солнца ветер изрядно окреп), я оседлал ее, словно воробей – ток теплого весеннего ветра. Правда, на гребне мне удалось продержаться не больше вдоха, однако с вершины сей я узрел лик солнца… и не ослеп, но узнал в нем себя самого. С тех пор подобного не случалось и, вероятно, не случится уже никогда. Ундина, поднявшаяся из моря меж нами, лигах в пяти от меня, отсалютовала ему высоко вскинутой рукой.

Спустя еще миг набежавшая волна схлынула, и я рухнул вниз. Пожалуй, дождись я второй, она подняла бы меня снова, однако многие вещи (из коих этот момент для меня – вещь наиглавнейшая) не повторяются дважды. Посему, дабы поздние, второразрядные впечатления не затмили памяти о первом, я поскорее нырнул в сверкающую на солнце воду и устремился в глубину, охваченный неудержимым желанием испытать новые силы, открытые в себе минувшей ночью.

Новые силы остались при мне, только на сей раз плыл я вовсе не в полусне, а от стремления покончить с собой не осталось даже помину. Мир мой, окрасившись чистейшей, ясной лазурью, обрел желтоватый охряной пол, а сверху укрылся золотым пологом, и мы с солнцем поплыли в пространстве, улыбаясь с высот каждый собственной сфере.

Проплыв так какое-то время (на протяжении скольких вдохов, сказать не возьмусь, так как не сделал ни одного), я вспомнил об ундине и задался целью ее отыскать. Конечно, я все еще побаивался ее, но, наконец, понял, что ей подобных не всегда следует опасаться: хоть Абайя и строил козни, дабы предотвратить явление Нового Солнца, та эпоха, когда моя смерть могла сему поспособствовать, безвозвратно канула в прошлое. Вскоре, сообразив, насколько проще заметить в воде что-либо, движущееся на фоне озаренной солнцем поверхности, я устремился в глубину.

Глубже, глубже, глубже… и вдруг все мысли об ундине разом вылетели из головы. Подо мной простирался еще один город – огромный город, но вовсе не Несс. Рухнувшие башни его покоились на дне Океана, от нескольких устоявших остались лишь пеньки оснований, а среди них высились остовы затонувших судов – невероятно древних, однако окружавшие их постройки вошли в древний возраст задолго до тех дней, когда эти сгнившие остовы с вымпелами на вантах, с плясками на полубаке спускали на воду.

Порыскав среди поваленных башен, я отыскал немало сокровищ, столь благородных, что все минувшие эоны оказались им нипочем – роскошных самоцветов, драгоценных металлов… Не нашел лишь того, что искал – названия города, выстроенного безымянным народом, а после, подобно нашему Нессу, поглощенного Океаном. Конечно, надписей на дверных притолоках и пьедесталах, стоило лишь поскрести их осколком стекла либо скорлупой раковины, обнаружилось множество, но что проку в писаном слове, если не знаешь азбуки?

Около полудюжины страж я плавал, обыскивал руины и ни разу не поднял глаз, но, наконец, впереди, вдоль широкой, занесенной песком улицы промелькнула исполинская тень, и тогда я взглянул вверх. Промчавшись надо мной (косы – что щупальца кракена, брюхо – что дно корабля), ундина скрылась из виду в россыпи ослепительных солнечных зайчиков на волнах.

Разумеется, о развалинах я тут же забыл. Вынырнув на поверхность, я, точно морская корова, выплюнул струю воды пополам с мутным паром выдоха, и мотнул головой, откинув со лба пряди волос. Стоило мне подняться над волнами, впереди показалась полоса суши – невысокий, землисто-бурый берег, и путь к нему преграждало пространство гораздо у́же протоки, некогда отделявшей от берега Гьёлля Ботанические Сады.

Вскоре – едва ли не быстрее, чем я успеваю обмакнуть в чернила перо – ноги мои нащупали дно. Не столь давно я, расставаясь со звездами, отнюдь не утратил любви к ним и из моря вышел, по-прежнему любя его всей душой: сказать правду, Бриа прекрасен повсюду, где никому не угрожает гибелью, а смертельно опасными его уголки делают только люди. Но крепче всего на свете любил я эту землю, ибо на этой земле и родился, и вырос.

Однако ж какой ужасной оказалась эта земля! Нигде – ни стебелька, ни травинки. Песок, пара камней, множество морских раковин да толстая корка спекшегося, растрескавшегося на солнце ила, и больше ничего. Память, дабы усугубить мою муку, немедля вынесла на поверхность кое-какие строки из пьесы доктора Талоса:

«Сами его континенты одряхлели, точно старухи, давным-давно утратившие и красоту, и способность к деторождению. Грядущее Новое Солнце низвергнет их в морские пучины, пустит ко дну, будто утлые лодки. А из глубин моря поднимет новые, блистающие златом и серебром, железом и медью, алмазами, рубинами и бирюзой, тучнейшие земли, поглощенные морем за миллионы тысячелетий»…

То и дело похваляющийся безупречной памятью, я совершенно забыл, что слова эти произносит не кто-нибудь – демоны.

Тысячу раз овладевал мною неодолимый соблазн (и даже некие побуждения куда хуже соблазна) вернуться назад, в Океан, однако я упорно шагал на север вдоль бесконечной с виду полосы побережья, нисколько не менявшейся что к северу, что к