Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина
Шрифт:
Интервал:
В основу жизнеописания Авельянеды я положила более сорока любовных писем, адресованных этой неординарной женщиной человеку, с которым ее разлучила судьба. Эти удивительные по силе чувств послания были случайно найдены в Испании в начале ХХ века и не раз издавались под названием «Дневник любви».
Мало-помалу между другими делами я с удовольствием работала над переводом эпистолярия. Мою работу неожиданно ускорило одно событие. Мне в руки попали другие письма Авельянеды, найденные, можно сказать, совсем недавно — в 75-м году ХХ века — и еще неизвестные ни литературоведам, ни публике. Письма, адресованные сорокалетней Авельянедой ее последнему возлюбленному.
Это эпистолярное сокровище мне привез из Мадрида мой коллега-испанист, добрый приятель Юрий Вениаминович Ванников, с которым мы в ту пору нередко виделись и беседовали по поводу и без повода.
Второй эпистолярий Авельянеды послужил большим стимулом в моей работе. Стал ясен весь ее жизненный путь и зигзагообразная линия ее переживаний, отраженных и в письмах, и в произведениях.
К 95-му году я перевела с испанского все 80 писем. Оставалось только (только!) вставить письма в рамку жизненных фактов, связать с конкретными людьми, понять ее отношения с ними и мотивы ее действий, найти взаимозависимость поступков и движений души.
Меня часто удивляла широта и нешаблонность мышления Авельянеды, ее принципиальность и цельность.
Приведу фрагменты одного из ее писем, где особенно четко выражается ее отношение к окружающей жизни и к любви.
«Мадрид, 25 апреля 1853 г.
Как раз сейчас получила твою записку и прочитала ее трижды. Оказывается, моя соперница — политика!.. Моя достойная соперница! Как ты мог такое написать? Знай, для меня политика не более чем грязная кокотка. Политика, — иными словами все то, что так называете вы, дети XIX века, вы, попусту упражняющие свой интеллект и губящие себя газом, дымом и камнем; политика, которую творите вы, «конституционные» мужи, приверженцы того, что вы именуете «представительным правлением», — все это противно нам, поэтам, нашей пылкой натуре, ибо мы не приемлем того, что по сути своей несовершенно и рахитично.
Мне понятен Людовик XIV или Прудон, но я не могу уяснить себе, что такое члены коалиционного правительства, что такое «монархические либералы», кто такие вы, называющие свободой немыслимую неразбериху? Я не скрываю, что у меня нет ни малейшего доверия, ни малейшего интереса к тому, что можно назвать социальными идеями.
Все правительства кажутся мне плохими, ибо все они созданы человеком и для человека, а человеческое общество, по-моему, не слишком способно к совершенствованию, не слишком достойно того, чтобы заботиться о его совершенстве.
Великое слово «свобода», родившее стольких мучеников, теперь мне кажется пустым звуком, и не более того. Где она? В чем состоит? О ней можно сказать то же, что сказал Паскаль об истине и справедливости: «Эти два тончайших лезвия нельзя заточить нашими грубыми инструментами». Если позволишь, я после слов Паскаля процитирую одну из моих собственных сентенций по поводу свободы:
Все меняется, мой друг, и потому никогда не станет вечным то, что зовется истинным добром или совершенным образом жизни.
Все меняется, ибо все фальшиво, бессильно, ненормально. Я понимаю, когда честолюбие служит возвеличиванию каких-то идей, каких-то имен, но я не понимаю, как может разум или сердце создавать культ этих идей или каких-то имен. Позволь человечеству идти своим путем: управляй им, если сможешь, но не пытайся его совершенствовать…
Теперь о другом.
Меня возмущает, когда все глупцы и все глупицы на белом свете говорят, что они «любят». Меня еще больше возмущает, что природа, эта жестокая уравнительница, наградила одинаковым желанием любви все души, сколь различными они бы ни были. Кажется, тот же Паскаль сказал, что самый высокий человек отличается от самого маленького лишь тем, что «голова первого возвышается над головой второго, хотя ноги обоих — на одном уровне».
Ах, друг мой! Эти проклятые ноги, стоящие на одной, на той же самой земле, которую попирают ступни идиота, эти ноги, стоящие рядом с ногами всех остальных, как ни высоко была бы поднята голова, — это та роковая опора, единая для всех людей, которая ошибочно зовется влечением сердца… Как ужасно, что самая чистая, самая одухотворенная любовь знает лишь то же самое удовлетворение, какое доступно самому примитивному существу.
В своем письме ты обращаешь ко мне очень красивые и очень пылкие слова, но они выражают и возбуждают очень вульгарные, очень плотские желания, силе которых я напрасно стараюсь противопоставить другие чувства…
Будь более духовным, друг мой, прошу тебя во имя нашего будущего счастья. Не расписывай мне очарование поцелуев: поцелуи заставляют чувствовать всегда одно и то же — будь они твои или водовоза, привозящего на кухню воду. Говори мне только о таком блаженстве, которое понятно только возвышенным душам. Я больше не захотела бы тебя видеть, если бы думала, что ты, рождая мечты, в конечном счете желаешь стать для меня всего-навсего моим мужчиной. Не будь только им, не будь ни за что. Не отнимай у меня надежды на полное счастье, пытаясь найти счастье в том, что лишь искажает его суть.
Прощай.
Гертрудис»
Это письмо к известному испанскому политику Антонио Ромеро Ортису говорит, что красавица Авельянеда очень трезво оценивает политику и жизнь при дворе королевы Изабеллы II. В то же время, несмотря на свой бурный испанский темперамент, она отдает явное предпочтение романтической любви и ждет того же от любимых мужчин. «Моя душа мне не дает покоя» — эти слова поэтессы отражают суть ее характера…
Очень нелегко переводить интимные письма, а особенно — такой крупной личности и гениального писателя, как Авельянеда. Пожалуй, потруднее, чем прозу Гарсии Маркеса, где надо воспроизводить художественные приемы и вымыслы автора, а не естественный художественный стиль поэтессы и нюансы спонтанных чувств самого автора. Но в этом заключено и огромное удовольствие — пытаться понять, как и что она хочет выразить в словах, восклицаниях и недоговоренности.
Однако знакомство с ее письмами, точнее, с художественными эпистолярными произведениями лишается половины интереса и смысла, если не знать, кому и зачем она их пишет.
Сверхзадача моей затеи состояла в том, чтобы в биографических эпизодах, связывающих письма, рассказать о семье Авельянеды, об окружавших ее видных испанских писателях XIX века, о ее пути к славе, о покорении литературного Мадрида и королевского двора, о ее мимолетных романах и фатальных замужествах.
А вот о том, кто был тем первым адресатом, которому она писала свой «Дневник любви» почти двадцать лет начиная с двадцати двух лет и которого любила вопреки всем жизненным перипетиям, я сообщаю читателям лишь в конце этой романтической истории. Такова правда интриги: при жизни Авельянеды никто из ее окружения не подозревал об их связи, хотя «Он» нередко бывал рядом с нею и принадлежал к кругу ее друзей. Его имя звучало в литературных собраниях, и в светском обществе, и на страницах моей книги, но до поры до времени читателям, как и современникам Авельянеды, не дано знать, какую роль этот человек играл в ее жизни.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!