Вампир Арман - Энн Райс

Любить его я любил, да, но то была телесная рана, излечимаяс помощью его порочной крови, и наше старое знание гласило, что в исцелении онприобретет бо′льшую силу, чем та, которую способно дать безмятежноевремя.

Но сейчас в его измученном взгляде я видел опустошенную,разоренную душу, а смотреть на единственный голубой глаз, так ярко сверкавшийна его испещренном полосами и несчастном лице, было невыносимо.

Я не помню, чтобы мы разговаривали, Дэвид. Я помню только,что наступление утра заставило нас побыстрее разойтись, и если ты тоже плакал,то я этого не слышал, ибо мне и в голову не пришло прислушаться. А сверток вего руках? Что это могло быть? Вряд ли я об этом задумывался. На следующуюночь...

Когда на небо вскарабкалась темнота и на несколькодрагоценных минут засияли звезды, прежде чем их скрыл унылый снег, он тиховошел в гостиную. Он вымылся, оделся, его окровавленная раненая нога,несомненно, исцелилась. Он надел новые ботинки.

Но ничто не могло уменьшить ту гротескную картину, чтопредставляло собой его поцарапанное лицо, где шрамы, оставленные ногтями иликогтями, окружали дыру между сморщенными веками. Он молча сел.

Он посмотрел на меня, и его лицо озарилось слабойобаятельной улыбкой.

– Не бойся за меня, дьяволенок Арман, – сказалон. – Бойся за всех нас. Я теперь ничто. Я ничто.

Тихим голосом я прошептал ему свой план.

– Позволь мне выйти на улицу, позволь мне похитить укакого-нибудь смертного, гнусного смертного, растратившего каждое физическоедостоинство, данное ему Богом, позволь мне похитить для тебя глаз! Твоя кровьприльет к нему, и он оживет. Ты же знаешь. Ты сам однажды видел это чудо: удревней Маарет, в чьей могущественной крови плавает пара смертных, зрячих глаз!Я все сделаю. Всего одну минуту, и я принесу тебе глаз, я буду твоим врачом, яего вставлю. Ну пожалуйста.

Он только покачал головой и быстро поцеловал меня в щеку.

– Почему ты меня любишь после всего, что я с тобойсделал? – спросил он. Нельзя было отрицать красоту его гладкой, без единойпоры кожи, и даже темная щель пустой глазницы, казалось, буравила меня некойтайной силой, чтобы передать увиденное его сердцу. Он был красив и весьсветился, его лицо залил темноватый румянец, словно он увидел какую-то великуютайну.

– Да, это правда, – сказал он и заплакал. –Увидел, и я должен все вам рассказать. Поверьте мне, как верили в то, чтовидели вчера ночью своими глазами – запутавшиеся в моих волосах сорняки,порезы, – посмотрите на мои руки, они затягиваются, но недостаточнобыстро, поверьте мне.

Тогда вмешался ты, Дэвид:

– Рассказывай, Лестат. Мы прождали бы тебя целую вечность,если бы понадобилось. Рассказывай. Куда тебя забрал этот демон, Мемнох?

Какой у тебя был успокаивающий, уравновешенный голос, совсемкак сейчас. Наверное, ты создан для этого, для аргументации, и отдан нам, еслиты разрешишь мне сделать такое предположение, чтобы заставить увидеть своикатастрофы в новом свете современного сознания. Но для таких разговоров у насеще будет много ночей.

Пока что я вернулась к месту действия, где мы втроем уселисьвокруг стеклянного стола, в черных лакированных китайских креслах, и вошлаДора, моментально поразившись его присутствию, о чем и не подозревали еесмертные органы восприятия. Хорошенькая, как картинка: короткие блестящие,мошеннически черные волосы, подстриженные достаточно коротко, чтобы открытьвзгляду хрупкую заднюю часть ее лебединой шеи, длинное податливое тело всвободном фиолетово-красном платье без пояса, изящными складками прикрывающееее маленькую грудь и тонкие бедра. Ну и ангел Господень, раздумывал я,наследница отрубленной головы короля наркобизнеса. На каждом шагу онапроповедует свою доктрину, и каждый ее шаг мог бы заставить похотливыхязыческих богов ее канонизировать, причем с превеликой радостью.

На бледной хорошенькой шейке она носила распятие, такоекрошечное, что оно напоминало позолоченную мушку, подвешенную на невесомойцепочке, состоявшей из сплетенных феями миниатюрных звеньев. Что они теперь,священные предметы, с такой легкостью падающие на молочную кожу, если нерыночные безделушки? Безжалостные мысли, но я лишь равнодушно раскладывал пополочкам ее красоту. Ее вздымающаяся грудь, темная впадина, вполне заметнаяблагодаря глубокому вырезу ее простенького темного платья, говорили о Боге иБожественном еще больше.

Но величайшим ее украшением в тот момент служила печальная истрастная любовь к нему, отсутствие страха перед его изувеченным лицом, грациябелых рук, вновь обнявших его, такая самоуверенность, такая благодарность, чтоего тело мягко подалось под ее руками. Я был так признателен, что она еголюбит.

– Значит, властелину лжи есть что рассказать? – сказалаона. Она не смогла побороть дрожь в голосе. – Значит, он забрал тебя всвой ад и отправил обратно? – Она взяла лицо Лестата обеими руками иразвернула к себе. – Тогда расскажи нам, что такое этот ад, расскажи,почему нам следует бояться. Расскажи, почему боишься ты, но, мне кажется, втвоем лице я вижу нечто большее, чем страх.

Он кивнул головой в знак согласия. Он оттолкнул китайскоекресло и, заламывая руки, зашагал по комнате – неизбежная прелюдия к рассказу.

– Выслушайте меня до конца, а уж потом судите, –объявил он, уставляясь на нас, на троицу, собравшуюся вокруг стола, навзволнованную аудиторию, готовую сделать все, что бы он ни попросил. Его взглядзадержался на тебе, Дэвид, на тебе, на английском ученом в типично мужскомтвиде, кто, несмотря на слишком очевидную любовь, взирал на него критически,готовясь оценить его слова с присущей тебе мудростью.

Он заговорил. Шли часы, а он все говорил. Шли часы, а словаизливались из него потоком, разгоряченные, поспешные, иногда натыкающиеся другна друга, так что ему приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, но онни разу не сделал настоящей паузы, выливая на нас в течение всей долгой ночиповесть о своем приключении.

Да, дьявол по имени Мемнох отвел его в ад, но то был ад,созданный по плану Мемноха, чистилище, куда выбирались с их собственногосогласия души всех, кто когда-либо жил на земле, из вихря унаследовавшей ихсмерти. И в этом аду, в этом чистилище, оказавшись лицом к лицу с каждым изсвоих деяний, они узнавали самый чудовищный урок в мире: нет конца последствиямлюбого совершенного поступка. Как убийца, так и мать, бездомные дети, убитые вневинном возрасте, солдаты, купающиеся в крови, – все допускались в этострашное место, полное дыма и огня, но лишь для того, чтобы взглянуть на чужиезияющие раны, нанесенные их гневными или неразумными руками, чтобы вскрытьглубины чужих, раненных ими душ и сердец!