Я не выйду за варвара - Мирослава Вишневецкая

Но я не мог поступить так с ней, не сейчас. Не после того, как над ней надругался Джордж. Ей нужно дать время, чтобы она отошла. Но у меня этого времени катастрофически не было. Стрелка моих биологических часов постоянно показывала двенадцать. Если так пойдет дальше, то я закончу все запасы холодной воды во дворце.

А пока они не исчерпались, я продолжал себя мучить. Мои бесстыжие глаза, мои загребущие руки упивались ею, так что казалось я вот-вот захлебнусь от нахлынувших чувств. Все это время, до встречи с ней я будто не знал о их существовании, а теперь не в силах был справится с обрушившимся на меня потоком. Я еле сдерживал свои губы, чтобы не льнуть ими к ней развратно: легкими, почти невинными поцелуями касался ее тоненьких лодыжек и посиневших от веревки запястий. Как верный пес, зализывал раны своей хозяйке, целуя все ее бесчисленные ссадины и синяки.

— Анна Аврора, — шептал я, прикасаясь к синему пятнышку на ее ключице, — Эрлин моя.

Я всеми силами старался показать ей, что она мне ни в коем случае не противна, даже после того, что ее насиловал Джордж. В каждое свое движение я вкладывал столько нежности, насколько было способно мое северное холодное нутро. Целовал ее, сходил с ума от возможности взять ее прямо сейчас, но боялся… Сорваться и обидеть ее, напугать своим низменными порывами. Боялся перейти выставленную мной самим черту и накинутся на нее, как одичалое животное. Присосаться к ее губам, как пиявка.

Так и мучил себя, ходя по краю, пребывая в пограничном состоянии. Не трогать ее не мог и оторваться не в силах. Невинно касался губами ее ран, а в голове уже давно перешел все границы, доводя нас обоих до края. Так ломало меня, так спирало все груди от жара, аж руки невольно трусились, сгорая от желания прижать ее к себе.

А моя императрица сидела, холодная и беспристрастная, как северная зима. Только смотреть на меня начала. Молча. И я не мог прочитать в ее взгляде ничего. Разгадать ее мысли, плещущие в зеленых омутах.

— Душа моя, — шептал я, целуя ее ушко, — Прошу тебя, не бросай меня. Вернись. — спускался к ее шее, — Ты нужна мне.

Продолжал я безжалостно подвергать себя пыткам, стараясь достучатся до нее. Мне казалось, если я отпущу ее сейчас, то она непременно исчезнет, растает, как снег по весне. Спускался все ниже, изводя себя до безумия пока, дойдя до ее бедер, не отметил, что их внутренняя часть без синяков.

Это вселило в меня слабую надежду, что Джордж, быть может не успел совершить это. Заметив мой изучающий взгляд, она, неожиданно, еще сильнее сжала коленки и отвернула голову в сторону.

— Прости. — извинился я, но в то же время обрадовался хоть каким-то действиям с ее стороны.

— Ты позволишь отнести себя в бассейн? — спросил я, надеясь хоть на короткое «нет» или «да», или хоть какой-какой-нибудь реакции в ответ.

Но он не последовал. Мне оставалось только догадываться, что она думает по этому поводу. Так что смыв с нее, а заодно и с себя всю пену, я поднял ее на руки и пошел с ней к мраморному бассейну. Помню, как она однажды чуть не покончила с собой, желая в нем утопится, поэтому из соображений безопасности я полез туда с ней. И исключительно из тех же, абсолютно не эгоистических, чистых и непорочных порывов усадил себе на колени. И с такими же благими намереньями положил одну руку на бедро, а вторую на голову, жадно вдыхая запах ее волос.

Если бы у меня был меч в тот момент, я сам бы себя и казнил за содеянное. Но разве можно было ее не держать, когда она так доверчиво прижалась щекой к моей груди?

— У тебя что-то болит? — спросил я, понимая насколько глупо звучит вопрос.

Конечно, болит вся синяя.

— Клянусь, тебя больше никто никогда не тронет.

«Кроме меня», — пронеслось в моем воспаленном сознании и я резко осек себя.

Не знаю, какой черт меня дернул, но я все же решился задать вопрос, ответ на который больше всего боялся услышать:

— Душа моя, Джордж… Он… Тебя обиде…?

— Нет! — всхлипнула неожиданно она. — Джордж не притрагиваться, — продолжила она на нордорийском, — Джордж не успевал.

Анна Аврора начала заливаться слезами, пряча лицо в ладони. У нее началась самая настоящая истерика.

— Я чистая! — плакала она, пугая меня своей бурной реакцией, — Я не оскверненная, чистая! — будто оправдываясь передо мной, кричала она.

— Ну-ну, тише Анна Аврора, все хорошо, — прижимал я к себе ее хрупкую фигурку, содрогающуюся в рыданиях.

Уже десять раз пожалел, что спросил, обвинив себя в несдержанности. Какое мне было дело, если мое отношения к ней все равно не поменялось бы? Что толку, что я успокоился, убедившись, что хотя бы этого с ней вчера не случилось, если она теперь разнервничалась и впала в истерику.

Анна Аврора не слушала меня, продолжая бормотать, что она «не грязная» на нордорийско-эльратском суржике. Сердечная, моя. Если, кто из нас двоих здесь грязный, так это я. Особенно в своих помыслах, ибо даже в сей момент, созидая ее рыдая, мое звериное нутро продолжает гореть желанием стянуть со своих бедер накидку и сделать то, что я уже десятки раз сделал в своих снах.

— Все хорошо, — повторял я, целуя ее макушку, — Не убивайся. Посмотри на меня, прошу тебя.

Однако она продолжала прятать свое лицо в ладонях, трясясь от плача.

— Эрлин, — говорю ей, силком забирая ее руки, — Милая, упокойся тебя прошу.

Приходится завести ей руки за спину, чтобы она снова не пряталась в них, и схватив ее лицо повернуть к себе.

— Какая ты непослушная. Эрлин должна выполнять все приказы Верховного Эрла. — я снова начинаю играть по грязному, использую власть, данную мне моим титулом.

Я всегда считал себя хорошим дипломатом, прекрасно вел переговоры, но никогда в роли моего оппонента не выступала заплаканная женщина. Тем более такая… Жизненно необходимая. На Севере такого явления, как женские истерике, в природе не наблюдалось. Существовали только приказы моего достопочтенного батюшки или приказы Эрлов, которые безропотно выполнялись. Единственная, кто позволял себе нечто подобное, была Отталия, но ее быстро можно было задобрить, почитав ей сказку или поиграв с ней в салочки. На крайний случай, в ход шли угрозы. И, растерявшись, сейчас я, сам не осознавая того, пошел по протоптанному, привычному для себя пути. Традиционно северному:

— Не будешь слушаться — накажу.

Ох, лучше бы я молчал. Который раз делаю себе замечание, что она южанка и с ней нужно по-другому. И разу раз, забываясь, наступаю на те же грабли, общаясь с ней на нордорийский манер. Язык мой — враг мой. А фантазия и подавно.

Анна Аврора:

Похоже, что запас нежности Витторио исчерпался на несколько месяцев вперед. Голос снова пропустили резкие металлические нотки, брови насупились, а на переносице залегла глубокая складка. И вроде бы ничего необычного. Нордориец просто вернулся в привычное для себя состояние. Даже не скажешь, что еще мгновенье назад он был мил и заботлив. Но мне все равно стало не по себе. От него так разило севером, что мне стало зябко и холодно, хотя мы сидели в горячей воде.