Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

революции и восстания потрясли Россию, Германию, Ирландию, Египет, Испанию, Корею и Китай и возникло несколько новых государств в Европе и на Ближнем Востоке. Примерно в середине XIX века в разных частях мира произошли крупные вспышки коллективного насилия. Наиболее важными были революции 1848–1849 годов в Европе, Революция тайпинов в Китае (1850–1864), Великое восстание (Восстание сипаев) в Индии (1857–1859) и Гражданская война в США (1861–1865)[708]. Примерная одновременность этих событий в пределах семнадцатилетней временной полосы позволяет рассматривать их как своего рода революционный кластер. Похоже, что мир в целом пережил серьезный кризис. Глобальная взаимозависимость, как можно догадаться, стала более плотной с эпохи атлантических революций. Поэтому революционные события в разных частях света могли быть более тесно связаны друг с другом. Однако этого не произошло. Революционному кластеру середины века не хватало пространственной однородности революционной Атлантики. Революции в каждом случае оставались событийными контекстами субконтинентального масштаба, а не национальными событиями, так как революция 1848 года сразу вышла за пределы национальных границ, Индия и Китай в то время не были национальными государствами, а в США шаткое национальное единство было поставлено под вопрос. Поэтому для начала каждый кризис необходимо описать по отдельности.1848–1849 годы в Европе

Европейские революции 1848–1849 годов повторили в своем развитии то, что произошло после французской Июльской революции 1830 года и было беспрецедентно для того времени: невероятно быстрое распространение протестного движения, охватившего очень разные политические среды во многих частях Европы[709]. Историки обычно любят пользоваться натуралистическим образом пожара или лесного огня, который, конечно, ничего не объясняет и не может заменить более точного исследования механики реакции. В любом случае на этот раз революция не распространялась в другие страны армиями революционного государства, как это было после 1792 года. Новости, часто просто слухи, провоцировали революционные действия в ответ на объективные проблемные ситуации. Это могло произойти так быстро потому, что многие люди уже с осени 1847 года ожидали революционной вспышки. При этом был задействован репертуар риторики, драматизации и форм действия – таких, например, как строительство баррикад, этого средства уличных боев, ставшего символом революций, – который существовал с 1789 года[710] и в 1830‑м был возрожден в политической культуре Западной и Южной Европы. Со своей стороны, приверженцы существующего строя тоже считали, что им с 1789 и 1830 годов известно, как «работает» революция, и они соответствующим образом к ней готовились. Поначалу революционные центры чутко реагировали друг на друга, однако это продолжалось недолго. Революции локализовались, приняли свою особую констелляцию власти и идеологическую окраску, и каждая пошла своим путем, не оказывая существенной помощи другой. Тем не менее они остаются частями синхронного эпохального контекста, и их можно сравнивать друг с другом[711]. Отдельные революции не слились в единую великую европейскую революцию 1848–1849 годов, но Европа стала «коммуникационным пространством», «масштабным единством действий» в такой степени, которая в последний раз наблюдалась во время наполеоновских войн[712]. Отдельные места и конкретные события, даже если они часто «подразумевались» локально, были встроены в европейские контексты и горизонты; политические идеи, мифы и героические образы циркулировали по всей Европе[713].

В революционных событиях участвовали Швейцария (которая в 1847 году пережила подлинную гражданскую – так называемую Зондербундскую – войну между протестантскими и католическими кантонами), Франция, немецкие и итальянские государства, вся многонациональная империя Габсбургов, а также пограничные регионы Османской империи на Балканах. Нидерланды, Бельгия и Скандинавские страны были затронуты в том смысле, что в них ускорились процессы реформ. В совокупности это было самое многочисленное, обширное по территориальному охвату и масштабам применения насилия политическое движение в Европе XIX века. Революция часто мобилизовывала большие слои населения, и целесообразно выделить несколько одновременных субреволюций: крестьянские протестные движения, буржуазные конституционные движения, протестные выступления городских низов и, наконец, национальные революционные движения, которые иногда основывались на широких социальных коалициях[714]. Между этими субреволюциями не всегда существовала тесная связь: крестьяне, воровавшие дрова, и городская знать, превращавшая банкеты в политические форумы, имели между собой мало общего[715]. Пример с воровством дров выбран не случайно. Он показывает, что в 1848 году почти все скрытые конфликты приобрели острый характер. Вопрос доступа к лесным ресурсам стал особенно распространенным поводом для протеста: «Везде, где были леса, были лесные восстания»[716]. А лесов в Европе было много.

С хронологической точки зрения удивительно – особенно весной 1848 года, когда казалось, что в нескольких странах властвует «улица», – но все революции провалились. Они провалились в том смысле, что почти ни одна группа акторов не смогла окончательно реализовать свои цели. Однако здесь важнее дифференциация, чем огульное осуждение. «Неудача» имела разные степени и формы. Если проводить социальную дифференциацию, то больше всего выиграли крестьяне. В империи Габсбургов, которой освобождение крестьян ранее никак не коснулось, и в некоторых немецких землях крестьяне были освобождены от своего подневольного положения. Там, где правовое положение крестьян уже было улучшено ранее, процессы эмансипации ускорились и завершились; например, выкупные платежи были снижены до реалистичных сумм[717]. Как только крестьяне достигли этих целей, они потеряли интерес к революции. Их недовольство в любом случае было направлено только против землевладельцев, а не против поздних абсолютистских монархов, власть которых буржуазные конституционные движения хотели ограничить. В отличие от очень многих крестьян, низшие крестьянские классы, которым правительства не делали никаких уступок, были одними из проигравших в революции. К ним также относились городские низшие классы, которым пришлось испытать на себе всю силу репрессий. В целом, однако, поразительно, как много победителей оказалось в революциях, которые внешне «провалились». Аристократия (если она еще не ослабела, как во Франции) в большинстве своем отстояла свои позиции; государственные бюрократии узнали много нового о работе с политизированным населением и об умелом использовании СМИ; экономическая буржуазия нашла растущее понимание со стороны государства, по крайней мере для своих деловых интересов[718].

Если проводить региональную дифференциацию, то неудача, которую потерпела революция во Франции, оказалась менее радикальной, чем в других странах: все же последние остатки легитимной королевской власти были ликвидированы, впервые с 1799 года возникла республика. Когда три года спустя она прекратила свое существование в результате государственного переворота Луи Наполеона, который затем стал императором Наполеоном III и политическим наследником своего дяди, это никоим образом не означало восстановления прежних условий. Вторая империя была модернизированным ремейком первоначального бонапартизма, в некотором смысле синтезом всех тенденций французской политической культуры со времени окончания Террора в 1794 году[719]. Режим президента Луи Наполеона, а затем императора Наполеона III начался с