Покидая мир - Дуглас Кеннеди

Голос мой прозвучал так злобно и громко, что все разговоры в зале смолкли. Все прочие служащие и ожидающие своей очереди клиенты, казалось, окаменели. В воцарившемся потрясенном молчании я увидела, как глаза служащей наполняются страхом: она словно понимала, что за этим последует, и обреченно ждала.

Я вспомнила, что однажды сказал мне Дэвид, когда в ресторане нам вдруг ни с того ни с сего нахамила официантка:

— Мы же не знаем, что за день был у нее сегодня, что случилось до прихода на работу, поэтому даже не думай, дело вовсе не в тебе.

Позади сидевших за стеклянными перегородками клерков располагался кабинет, дверь его была открыта, за письменным столом работал мужчина в костюме. Видимо, он тоже слышал мои слова, так как вскочил и направился к нам. Моя собеседница нервно покосилась в его сторону. Я догадалась, что она, скорее всего, уже не в первый раз переходит границы своих полномочий… Признаюсь, впрочем, что это наблюдение нисколько не ослабило злости, от которой меня все еще трясло.

— Мистер Рассел, — заговорила служащая, — разрешите, я объясню…

— В этом нет необходимости, вы можете собираться и отправляться домой.

— Но я только пыталась выяснить…

— Я слышал, что вы делали, а ведь вас уже неоднократно предупреждали на этот счет.

— Я просто подумала…

— Отправляйтесь домой, Милдред. Завтра вам позвонят.

Милдред явно не хотелось подчиняться. Но, поняв, что ничего другого ей не остается, она поднялась и торопливо выскочила за дверь, сдерживаясь, чтобы не разразиться слезами.

Мистер Рассел взял со стола мою папку и просмотрел бумаги.

— Наша сотрудница должна была бы попросить у вас прощения, мисс Говард. Но, как ее начальник, я сделаю это за нее и за весь отдел. Приношу вам свои искренние извинения. К сожалению, это в ее стиле, и мы уже неоднократно предупреждали ее о недопустимости такого поведения. Но теперь я твердо намерен добиться для нее дисциплинарного перевода в Медисин-Хат.[95]— Раскрыв мою папку, он продолжал: — Ваш номер социальной защиты будет готов через пять минут.

Так и вышло — совсем скоро мистер Рассел, еще раз извинившись, вынес мой паспорт и новенькую страховую карту.

— Надеюсь, из-за этого эпизода у вас не сложится мнения, что все наши чиновники ведут себя столь же неподобающе, — произнес он, после чего попрощался.

Неподобающе? Манеру с фальшиво дружеским видом говорить гадости я назвала бы истинным канадским стилем, и присуща она была отнюдь не только государственным служащим. Народ здесь был как будто вежлив. Этакий политес, часть социального этикета, — не то, что от вас ожидают. Но вежливость носила оттенок брюзгливости, раздражительности — любезность сквозь плотно стиснутые зубы. Здесь, с Милдред, был как раз тот случай. Она ведь ни разу не повысила голос, настаивая на получении ответа. Но тем не менее давила на меня, как давят порой мерзкие училки, ясно давая понять: Сейчас ты в моей власти и, если хочешь получишь то, что только я могу тебе дашь, изволь подчиняться. Видимо, до моего, чисто американского взрыва возмущения эта стратегия не давала сбоев.

В результате я даже почувствовала странную благодарность к этой Милдред. Доведя меня до белого каления, она вынудила меня совершить то, что я категорически отказывалась сделать даже во время своих бесед с доктором Айрленд… в сущности, я чуть ли не впервые произнесла вслух эту страшную, но неоспоримую правду: моя дочь умерла.

Я повторила ее через несколько дней, придя на прием к врачу. Моим доктором — ее звали Салли Гудчайлд — оказалась женщина лет сорока с хвостиком, спокойная, искренняя и, как я быстро поняла, отличный диагност. Войдя в кабинет, я почувствовала на себе ее внимательный взгляд.

— Итак, Джейн, — заговорила она, изучив заполненный мной бланк анкеты, — вы у нас новенькая. Как я понимаю, вы вообще в Калгари недавно. И у вас проблемы со сном, даже несмотря на ежедневный прием тридцати миллиграммов миртазапина. Что ж, не будем ходить вокруг да около…. депрессия сильно запущена?

— Я просто не могу уснуть.

— Если вы не можете уснуть, приняв миртазапин, это говорит о серьезной депрессии. А врач, который в первый раз выписал вам снотворное, он наблюдал вас в Штатах, да?

Я кивнула.

— Скажите, есть ли какое-то причинное объяснение, как мы, медики, любим выражаться, другими словами, было что-то, что вызвало у вас депрессию?

И я снова выговорила это:

— Моя дочь Эмили…

Я закончила фразу, после чего надолго замолчала, внимательно изучая свои руки. Доктор Гудчайлд была явно взволнована услышанным и, к чести ее будь сказано, даже не старалась этого скрыть.

— Какой ужас, — сказала она. — Теперь меня не удивляет, что эта доза миртазапина не оказывает действия.

— Мне необходимо наладить сон, доктор.

Миссис Гудчайлд спросила, не хочу ли я записаться на прием психотерапевту.

— Это я уже проходила. И не так уж помогали мне эти разговоры.

— Вы сейчас работаете?

Я мотнула головой. С минуту доктор обдумывала это, потом сказала:

— Вот что, я увеличу вам дозу снотворного еще на пятнадцать миллиграммов, но хочу попросить вас всерьез подумать о том, чтобы начать работать. Это поможет вам собраться и придать смысл каждому дню.

— Мне вовсе не хочется собираться и придавать смысл.

— А чего вам хочется, Джейн? Что могло бы вам помочь в этой ситуации?

— Что могло бы мне помочь? Моя дочь. Живая.

— Но это невозможно.

— И поскольку я не сумела себя убить… хотя мечтаю об этом каждый час, каждый день…

— Вы считаете, что струсили, обвиняете себя в малодушии?

— Как ни странно, да.

— А вот мне кажется, что выбрать жизнь, понимая, что чуда не произойдет… ведь это почти героизм.

— Нет, ничего героического в этом нет.

— Думайте как хотите. Однако вы сделали выбор, решили жить. А вместе с выбором пришло и осознание: чуда не произойдет. В такой ситуации есть только одно средство, одно противоядие, которое хоть и не может вывести из организма весь яд, но способно принести временное облегчение.

— И что же это за противоядие?

— Найдите себе работу.

В Калгари было множество предложений работы. Что ни неделя, в «Геральд» публиковали статьи о нехватке рабочей силы — о том, что в Бумтауне некому трудиться на раздаче в закусочных и драить полы шваброй… и даже учить детей.

Я внимательно просматривала страницы газет с объявлениями о работе. Посетила несколько агентств по трудоустройству. И вправду учителя требовались. Я быстро поняла, что с моей квалификацией найти место смогу без труда. Но поняла и то, что в этом случае придется каждый день стоять лицом к лицу с учениками, разговаривать с ними. Придется общаться с детьми. Пусть даже это будут подростки из старших классов, без пяти минут студенты, все равно они дети. Это пока что было для меня слишком тяжким испытанием.