Белые зубы - Зэди Смит

— И что?

— Они так относятся к организму… Говорят, что есть гены, отвечающие за ум, сексуальность — практически за все. Выдумали какую-то рекомбинацию ДНК, — девушка произнесла этот термин осторожно, будто пробуя воду, проверяя осведомленность Маркуса. Его лицо осталось непроницаемым, и она заговорила увереннее. — Зная, какой участок ДНК за что отвечает, можно, прямо как радио, включать то или выключать это. Что они и намереваются проделать с той несчастной мышью. Жуть, да и только. Я уж не говорю о патогенных, то есть провоцирующих заболевание, телах, которые разводят в этих своих чашках Петри. Я изучаю политологию и хочу спросить: чего они добиваются? Кого хотят уничтожить? Надо быть чертовски наивным, чтобы не понять: с помощью этих штук Запад жаждет расправиться с Востоком, с арабами. Быстрый способ избавить мир от мусульман-фундаменталистов. Да, я говорю серьезно, — прибавила она, увидев, как брови Маркуса поползли вверх, — кошмарные творятся вещи. По крайней мере, благодаря таким книгам начинаешь понимать, как близки наука и научная фантастика.

С точки зрения Маркуса, наука и научная фантастика были похожи на два корабля, разминувшихся в ночном тумане. Робот у фантастов — даже у его сына Оскара — на тысячу лет обгоняет тех роботов и тот искусственный разум, которые удалось создать ученым. У Оскара воображаемые роботы могут петь, танцевать, разделять его радости и страхи, а в Массачусетском технологическом институте несчастный технарь медленно и кропотливо учит машину воспроизводить движения одного-единственного человеческого пальца. Вместе с тем простейшие биологические факты, например устройство обычной клетки животного, не составляют загадки разве что для четырнадцатилетних подростков и ученых вроде него самого; первые рисуют их в школьных тетрадях, вторые пытаются внедрить в них чужеродную ДНК. Между этими двумя полюсами, как представлялось Маркусу, плещется океан идиотов, заговорщиков, религиозных безумцев, самонадеянных писак, борцов за права животных, студентов-политологов и прочих разновидностей фундаменталистов, которые вдруг ополчились против дела всей его жизни. В последние несколько месяцев, когда Будущая Мышь привлекла общественный интерес, ему пришлось убедиться в том, что эти люди действительно существуют во множестве, и это было так же сложно, как поверить, будто в глухом уголке сада водятся феи.

— Они кричат о прогрессе, — девушка вдруг разволновалась и перешла на визг. — О новом слове в медицине и бла-бла-бла, но суть в том, что если станет известно, как убирать в человеке «нежелательные» качества, то неужто какое правительство этим не воспользуется? И что значит «нежелательные»? Попахивает фашизмом, не так ли? В общем, книжка хорошая, но в итоге думаешь: куда нас это заведет? Кругом будут сплошь голубоглазые блондины, а детей можно будет заказывать по почте? Будь вы индусом, как я, вы бы тоже забеспокоились. Плюс заражают бедных зверушек раком, а кто они такие, чтобы вмешиваться в мышиное устройство? Как можно моделировать смерть животного? Это все равно что соперничать с Богом! Лично я исповедую индуизм. Я не фанатичка, нет, но я верю в то, что жизнь священна. А эти люди программируют мышь, просчитывают каждое ее движение, решают, когда ей рожать детенышей, когда умирать. Это противоестественно.

Маркус кивнул, пытаясь скрыть скуку. До чего же невыносимо ее слушать. В книге Маркус даже словом не обмолвился о евгенике — это была не его область, и он ею никогда особенно не интересовался. Тем не менее девушка умудрилась прочесть книгу исключительно под углом прозаичнейших достижений в области рекомбинации ДНК — генной терапии, протеинов, рассасывающих тромбы, заменителей инсулина — и выудить из нее полный комплект стандартных неофашистских газетных страшилок: безмозглые человеческие клоны, генетический контроль над сексуальными и расовыми характеристиками, мутация болезней и так далее. Из всех глав только одна глава про мышь могла бы вызвать подобную истерику. Именно к ней отсылало название книги (тоже настоял агент), и именно она заинтересовала СМИ. Теперь Маркус отчетливо понял то, о чем прежде только догадывался: люди читают его книгу только из-за мыши. Ни одна другая его работа не вызвала подобного ажиотажа. Читателей взволновала предначертанная судьба мыши. Им не пришло в голову, что речь в книге идет о таких вещах, как возникновение рака, протекание репродуктивного цикла, замедление процесса старения. Главное, что будет с мышью. Этот неестественный интерес к животному не переставал поражать Маркуса. Похоже, люди не могли взять в толк, что данная мышь — образец, биологический фрагмент эксперимента, касающегося вопросов наследственности, болезни, бессмертия. Скандал вокруг мыши был, похоже, неминуем. В «Таймс» появилась фотография трансгенетической мыши из лаборатории Маркуса и статья о борьбе за получение патента. Маркус и редакция газеты получили тонну гневных писем от столь полярных адресатов, как Консервативная женская ассоциация, Лобби по борьбе с вивисекцией, «Нация ислама», пастор беркширской церкви Святой Агнессы и редколлегия радикального еженедельника «Schnews». Нина Беджум позвонила ему и сказала, что в следующей жизни он будет тараканом. Болезненно чуткий к газетной шумихе «Гленард Оук» отозвал свое приглашение выступить в его стенах на Неделе национальной науки. Его собственный сын, Джошуа, до сих пор с ним не разговаривал. Всеобщее безумие потрясло Маркуса до глубины души. Сам того не желая, он породил в людях страх. А все потому, что публика, как Оскаров робот, натри головы выше Маркуса: она просчитывает партию до конца, пытается предугадать результат исследований, размышляя о зомби, клонах, запрограммированных детях и генах гомосексуализма. Разумеется, он отдавал себе отчет, что в плане нравственности действует наудачу, но это касается всех ученых без исключения. Ведь приходится пробираться на ощупь, не ведая о последствиях, не зная, какую тень отбросит твое имя, чьи тела лягут у порога. Разве, вспахивая по наитию новое поле, можно быть уверенным в том, что удастся войти в свой и следующий века, не запачкав руки кровью? Что же, все бросить? Заткнуть рот Эйнштейну? Связать руки Гейзенбергу?[87]На что тогда можно рассчитывать?

— Но послушайте. — Маркус разволновался сильнее, чем ожидал. — Что здесь такого? Животные в известном смысле уже запрограммированы умереть. Это абсолютно нормально. Если это и кажется случайностью, то только потому, что мы еще мало знаем, вот и все. Мы пока плохо представляем себе, почему отдельные люди предрасположены к заболеванию раком. Почему одни умирают естественной смертью в шестьдесят три, а другие в девяносто семь. Естественно, хотелось бы узнать об этом больше. А на примере этой зараженной раком мыши мы имеем возможность проследить все стадии жизни и смерти под микроскопом…

— Да, конечно, — девушка спрятала книжку в сумку. — Ну и ладно. Мне пора к выходу номер пятьдесят два. Приятно было поболтать. И все же советую почитать эту книжку. Я обожаю Суррея Т. Бэнкса, здорово дядька заливает.

Она пошла по широкому проходу; Маркус смотрел вслед ей и ее прыгающему хвосту, пока они не скрылись из виду, слившись с другими темноволосыми девушками. И тотчас почувствовал облегчение и радость при мысли, что у выхода номер тридцать два его ждет встреча с Маджидом Икбалом, а это совсем иное дело, другой коленкор, или как там говорится. Ждать оставалось пятнадцать минут; он не стал допивать кофе, который слишком быстро из обжигающего сделался чуть теплым, и пошел в сторону нужного выхода. В голове мелькнуло: «Встреча собратьев по уму». Абсурд, и он прекрасно это знал, думать так про семнадцатилетнего парня, но продолжал думать, чувствуя своего рода восторг, — возможно, аналогичный тому ощущению, которое испытал его собственный наставник, впервые увидев семнадцатилетнего Маркуса Чалфена, входящего в убогую классную комнату. Это было своего рода удовлетворение. Маркус хорошо знал взаимоприятственное довольство, объединяющее учителя и ученика (Ах, вы, гений, дарите мне свое драгоценное время! Но, ах, я гений, и вы цените меня превыше остальных!). И покорился ему. Как здорово, что он встречает Маджида один, хотя не его вина, что так вышло. Просто удачно сложились обстоятельства. У Икбалов сломалась машина, а багажник у Маркуса невелик. Ему удалось убедить Самада и Алсану, что если они поедут вместе, то в машину не поместятся Маджидовы вещи. Миллат, находившийся с КЕВИНом в Честере, сказал, как говорят, следующее (в лучших традициях фильмов про мафию, которыми он некогда увлекался): «У меня нет брата». У Айри в то утро был экзамен. Джошуа отказывался садиться с Маркусом в одну машину; он вообще теперь из-за соображений защиты окружающей среды отказывается ездить на машинах, предпочитая два колеса. Чем дальше заходил в своем упорстве Джошуа, тем острее Маркус чувствовал неприязнь к подобным человеческим решениям. Это не идеи, поэтому с ними нельзя ни соглашаться, ни спорить. Большинство людских поступков бессмысленно. Перед Джошуа в его нынешней броне отчуждения он чувствовал себя как никогда беспомощным. Обидно, что его собственный сын так далек от чалфенизма. И вот в последние месяцы Маркус сосредоточил свои чаяния на Маджиде (потому-то и ускорял шаг — выход номер 28, 29, 30); вероятно, в нем, поселилась надежда, вера в то, что Маджид подхватит знамя чалфенизма, который того и гляди загнется в здешней пустыне. Они станут друг для друга спасением. Ведь это не самообман, правда, Маркус? — задавался он на ходу прямым вопросом. Между выходами 30 и 31 на него нахлынуло волнение. Потом спало, уступив место утешительному ответу. Нет, Маркус, это не самообман, не слепая вера. Это сильнее и крепче. Это родство умов.