Как любят мертвые - Чарльз Буковски

обезьяна, он бы тоже не удивился.

Мэйсон слишком долго тут варился. Но там сидела не обезьяна, там сидел Чоняцки.

С Чоняцки надо было поговорить. Обязанности, одни обязанности… и все ради того, чтобы платить за квартиру, время от времени хватать кусочек жопки и быть похороненным на сельском кладбище. У собак – блохи, у людей хлопоты.

– Чоняцки, – произнес он, – позволь мне кое-что тебе объяснить. Ты меня слушаешь? Ты способен меня выслушать?

– Я слушаю.

– У нас тут бизнес. Мы работаем по пять вечеров в неделю. Нас показывают по телевизору. Мы кормим семьи. Мы платим налоги. Мы голосуем. Нас штрафуют злоебучие менты так же, как и всех остальных. У нас болят зубы, бывают бессонница и сифак. Нам приходится терпеть Рождество и Новый Год так же, как и другим, ты понял?

– Да.

– У нас даже – у некоторых из нас – бывают иногда депрессии. Мы – тоже люди.

Даже на меня иногда депрессняк накатывает. Иногда мне хочется поплакать ночью. И мне дьявольски хотелось расплакаться вчера вечером, когда ты сломал два ребра Велборну…

– Он меня в угол зажал, мистер Мэйсон!

– Чоняцки, да Велборн и волоска бы не вырвал из левой подмышки твоей бабушки. Он читает Сократа, Роберта Дункана и У.Х.Одена. Он в лиге уже пять лет, и за эти годы весь физический ущерб, который он кому-либо нанес, не оставил бы и синяка на мотыльке, который регулярно летает в церковь…

– Он на меня наезжал, замахивался, он орал…

– Ох, Господи, – тихо выдохнул Мэйсон. Он опустил сигару в пепельницу. – Сынок, я тебе уже сказал. Мы – семья, большая семья. Мы не калечим друг друга. У нас – лучшая недоразвитая аудитория во всем спорте. Мы собираем самое здоровое племя кретинов на земле, и они складывают свои денежки прямо нам в карманы, сечешь? Мы отвлекаем высококлассного идиота от профессиональной борьбы, сериала Я Люблю Люси и Джорджа Путнэма. Мы играем по-крупному и не верим ни в злобу, ни в насилие. Правильно, Клифф?

– Правильно, – отозвался Андервуд.

– Давай покажем ему рекламу, – сказал Мэйсон.

– Давай, – ответил Андервуд.

Мэйсон встал из-за стола и двинулся на Андервуда.

– Ты, сукин сын, – сказал он. – Я тебя прикончу. Твоя мать глотает собственную вонь из жопы, и у нее мочеиспускательный тракт весь в сифилисе.

– А твоя мать жрет маринованное кошачье дерьмо, – сказал Андервуд.

Он отлип от окна и пошел на Мэйсона. Мэйсон замахнулся первым. Андервуд отшатнулся и ударился о стол.

Левой Мэйсон захватил шею Андервуда, а кулаком правой лупил его по башке.

– У твоей сестры сиськи с жопы болтаются и в унитазе полощутся, когда она срет, – сообщил Мэйсон Андервуду. Андервуд отогнул одну руку назад и перекинул Мэйсона через голову. Мэйсон с грохотом шарахнулся о стену. Потом поднялся, подошел к столу, сел на вращающийся стул, взял из пепельницы сигару и затянулся. Дождь не переставал. Андервуд вернулся к окну и оперся на стекло.

– Когда человек работает пять вечеров в неделю, он не может себе позволить никаких травм, понимаешь, Чоняцки?

– Да, сэр.

– Теперь смотри, сынок, у нас тут есть общее правило – вот такое… Ты слушаешь?

– Да.

– …Вот такое правило: стоит кому-нибудь в лиге покалечить другого игрока, он вылетает с работы, вылетает из лиги, фактически, молва о нем расходится – и он в черном списке на каждом роликовом дерби в Америке. А может даже и в России, Китае и Польше. Ты зарубил это себе на носу?

– Да.

– Сейчас мы это тебе спускаем с рук, потому что потратили много времени и денег на твою накачку. Ты – Марк Спитц нашей лиги, но мы можем тебя вышибить точно так же, как вышибли его, если не будешь делать только то, что мы тебе говорим.

– Да, сэр.

– Но это не значит, чтоб ты притих. Ты должен действовать жестоко, но не быть жестоким, врубаешься? Фокус с зеркалом, кролик из шляпы, целая тонна лапши на ушах. Они обожают, когда их дурачат. Правды они не знают, правды они даже не хотят, они от правды несчастны. А мы делаем их счастливыми. Мы ездим на новых машинах и отправляем своих детишек в колледжи, правильно?

– Правильно.

– Ладно, теперь пошел отсюда на хуй.

Чоняцки поднялся было уходить.

– И вот еще что, мальчонка…

– Ну?

– Мойся в ванне хотя бы время от времени.

– Че?

– Ладно, дело, может, не в этом. Ты достаточно туалетной бумаги берешь, когда жопу вытираешь?

– Не знаю. А достаточно – это сколько?

– А мама тебе разве не говорила?

– Че?

– Что нужно подтираться, пока на бумаге видно ничего не будет.

Чоняцки просто стоял и таращился на него.

– Ладно, теперь можешь идти. И помни, пожалуйста, обо всем, что я тебе тут сказал.

Чоняцки вышел. Андервуд подошел и плюхнулся на освободившийся стул. Вытащил свою послеобеденную 15-центовую сигару и тоже зажег ее. Мужчины сидели так минут пять, ничего не говоря. Потом зазвонил телефон. Мэйсон поднял трубку. Послушал, затем сказал:

– О, отряд бойскаутов номер 763? Сколько? Конечно-конечно, мы пропустим их за полцены. В воскресенье вечером. Отгородим секцию веревками. Конечно-конечно. О, все в порядке… – Он повесил трубку.

– Остолопы, – произнес он.

Андервуд не ответил. Они сидели и слушали дождь. Дым от их сигар рисовал интересные орнаменты в воздухе. Они сидели, курили, слушали дождь и рассматривали орнаменты в воздухе. Телефон зазвонил снова, и Мэйсон скривился.

Андервуд поднялся со стула, подошел и снял трубку. Была его очередь.

Красноносый экспедитор

Когда я впервые повстречался с Рэндаллом Харрисом, ему было 42, и он жил с седой теткой, некоей Марджи Томпсон. Марджи было 45, не красавица. Я в то время редактировал журнальчик Безумная Муха и пришел к Рэндаллу, пытаясь выцыганить у него кое-какой материал.

Рэндалла знали как изоляциониста, пьянь, хама и озлобленного человека, но стихи у него были грубы, грубы и честны, прости и свирепы. Они писал как никто другой в то время. Работал он экспедитором на складе автомобильных запчастей.

Я сидел напротив Рэндалла и Марджи. 7.15 вечера, а Харрис уже весь пропитался пивом. Он поставил бутылку передо мной. О Марджи Томпсон я слыхал. Во время оно была коммунисткой, спасала мир, делала добро. Все недоумевали, что она делала рядом с Рэндаллом, которому на все было плевать, и он этого не скрывал.

– Мне нравится фотографировать всякое говно, – сказал он мне, – вот мое искуство.

Рэндалл начал писать