Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов - Жюль Верн

Тем не менее дорога на Иркутск проходит именно здесь, среди болот, прудов, озер, трясин, под лучами солнца исходящих болезнетворными испарениями, которые густым облаком налегают на тракт. Путников это чрезвычайно утомляет, а подчас и грозит большими бедами.

Зимой, когда стужа сковывает все, что было жидким, замораживая гнилостные миазмы, а снег выравнивает степь, сани легко и без помех могут скользить по затвердевшей ледяной корке Барабинских болот. В такую пору и охотники весьма часто навещают эти богатые дичью места, гоняясь за куницами, соболями и дорогими лисами, чей мех так высоко ценится. Но летом болота становятся топкими, зловонными, а когда уровень воды слишком высок, то и вовсе непроходимыми.

Михаил Строгов гнал своего коня по этой торфянистой равнине, уже не поросшей, как на предыдущих участках пути, степной полуобщипанной травкой, которой преимущественно и питаются громадные сибирские стада. Местность больше не выглядела бескрайней равниной, она походила скорее на огромный, но чахлый лес, непроходимое царство древовидной растительности.

Трава там росла лишь на пригорках, зато вымахивая футов на пять-шесть. Собственно то были болотные растения, которым влажность вкупе с летней жарой давала возможность неимоверно разрастаться. В основном – камыши и сусак, они образовывали непролазные заросли, непроходимые, запутанные сетчатые заграждения, среди которых пестрели многочисленные цветы, замечательные по яркости красок; особенно блистательно смотрелись ирисы и водяные лилии, аромат которых смешивался со зловонием разогретой грязи, исходящей паром в лучах солнца.

Скача меж этих камышовых и сусаковых стен, Михаил Строгов был теперь невидим с болот, по обе стороны подступающих к дороге. Высоченные тростники поднимались у него над головой, и о том, где проезжает всадник, можно было догадаться лишь по крикливым тучам водяных птиц, при его приближении взмывающих в небеса с дорожных обочин.

Тем не менее дорога была четко проложена. Она то тянулась прямой линией сквозь заросли болотных растений, то огибала извилистые берега больших прудов, иные из которых, насчитывая по нескольку верст как в длину, так и в ширину, заслуживали скорее названия озер. В некоторых местах, где обогнуть скопления застойных вод не представлялось возможным, путь шел не то чтобы по мостам, но по тряским настилам, полуутопленным в толстых слоях глины. Брусья, из которых они были сложены, несмотря на все предосторожности, дрожали, словно утлая доска, переброшенная через пропасть. Местами подобные настилы тянулись на расстояние в двести-триста шагов, и не раз случалось, что у пассажиров или, по крайней мере, пассажирок проезжавших здесь тарантасов возникали симптомы, смахивающие на морскую болезнь.

Под копытами лошади Строгова настил проминался, обретая твердость, – конь и всадник вкупе весили немало, и Михаил продолжал ехать без остановки, перемахивая через провалы там, где брусья прогнили, но как бы резво ни бежала лошадь, ни ей, ни всаднику не дано было избежать укусов двукрылой мошкары, изобилующей в этом болотистом краю.

Когда приходит нужда пересечь Барабинские болота в летнее время, путники обзаводятся масками из конского волоса, их приделывают к кольчуге, туго сплетенной из металлической нити, она предохраняет голову и плечи. Однако, несмотря на все предосторожности, мало комуудается выбраться из этих болот иначе, чем в красных пятнах, покрывающих лицо, руки и шею. Здесь сам воздух словно бы испещрен острыми иглами, и нетрудно понять, что даже рыцарские доспехи не защищают от жала этих двукрылых. Это ужасающая местность, где человек выживает в жестокой борьбе с долгоножками, комарами, москитами, слепнями и даже с мириадами микроскопических насекомых, не видных невооруженным глазом, но если рассмотреть этих тварей невозможно, зато нельзя не чувствовать их бесчисленных нестерпимых укусов, к которым даже самые закаленные сибирские охотники никогда не могли привыкнуть.

Лошадь Михаила, доведенная этими ядовитыми двукрылыми до исступления, дергалась и прыгала так, словно тысячи шпор вонзались ей в бока. Потом животное, охваченное безумной яростью, закусив удила, понеслось галопом, промахивало версту за верстой со скоростью экспресса, хлестало себя хвостом по бокам, ища в этой бешеной скачке облегчения своих мук.

Только очень искусный наездник, каким был Строгов, мог удержаться в седле при таком поведении лошади, всех этих внезапных остановках и диких прыжках, которые она делала, пытаясь увернуться от атак мошкары. Что касается Михаила, он уже стал, можно сказать, нечувствительным к физической боли под властью единственного желания – любой ценой достигнуть цели: словно под воздействием стойкой анестезии, он в этой сумасшедшей гонке видел лишь одно – желанную скорость.

Кто бы поверил, что эта часть Барабинской степи, где в жаркое время года создается столь нездоровая атмосфера, может стать приютом для какого-либо населения?

Тем не менее это так. Изредка то тут, то там среди зарослей гигантского камыша мелькали какие-то хижины. Мужчины, женщины, дети, старики в одежде из кожи животных, с лицами, скрытыми под масками из пропитанных смолой пузырей, пасли стада чахлых овец, но чтобы уберечь этих животных от нападения насекомых, окуривали их дымом очагов, где круглые сутки горят сырые дрова, их подбрасывают в огонь днем и ночью, так что едкий дым медленно распространялся над всем громадным болотом.

Когда Михаил Строгов почувствовал, что его конь, сраженный усталостью, готов упасть, он остановился возле одной из этих жалких лачуг, и там, забыв о собственной усталости, сам по обычаю сибиряков обтер искусанную шкуру несчастного животного разогретым жиром. Потом Михаил задал ему хорошую порцию корма. И только после того, как конь был хорошо вычищен и сытно накормлен, он постарался восстановить свои силы, съев несколько ломтей хлеба и кусков мяса и запив все это квасом. Час, в крайнем случае два часа спустя, он продолжил свою нескончаемую скачку, снова галопом помчавшись по дороге, ведущей в Иркутск.

Таким манером Михаил Строгов, покинув станцию Труновскую, проскакал девяносто верст и, казалось, совсем не чувствуя усталости, 30 июля к четырем часам дня прибыл в Чулым.

Волей-неволей пора было предоставить коню ночь передышки. Храброе животное больше не могло продолжать путь без отдыха. В Чулыме, как и нигде больше, он не нашел никаких транспортных средств. По тем же причинам, что и в предыдущих городках и поселках, здесь не осталось ни лошадей, ни экипажей.

Чулым, маленький город, до которого еще не добрались ханские войска, почти совсем опустел, ведь с юга захватить его было легче легкого, дай с севера он был не лучшим образом защищен. Поэтому почтовая станция, полицейский участок, особняк администрации по распоряжению высшего начальства были покинуты, и чиновники с одной стороны, а жители, имеющие средства бежать отсюда, с другой, заблаговременно перебрались в Камск, в центр Барабинской степи.

Итак, Михаил должен был смириться с необходимостью провести ночь в Чулыме, чтобы позволить своему коню отдохнуть часов двенадцать. Он помнил указания, полученные в Москве: проехать через Сибирь инкогнито, как можно быстрее добраться до Иркутска, однако не ставить под удар конечный успех путешествия во имя скорости. Следовательно, он должен довольствоваться тем единственным средством передвижения, которое ему осталось.