Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен

После раннего обеда мы опять по морозу ехали на вокзал, где шведские власти любезно предоставили в наше распоряжение комфортабельный спальный вагон. Вечером в пятницу 11 января, после сорокачасовой поездки, мы прибыли в Стокгольм, где нас встретили Эсме Ховард и Колбрук – бывший почетный атташе в Петрограде. На следующее утро мы завтракали с Ховардами в нашем представительстве, а днем пили чай с кронпринцем и принцессой в их дворце. Вечером мы выехали в Христианию, куда прибыли днем 13 января. По приезде мне вручили очень лестную для меня телеграмму от мистера Балфура, которая, как я впоследствии узнал, была опубликована в лондонской печати. В ней говорилось:

Мы провели очень приятный вечер с семьей Финдли, которые любезно пригласили нас на обед в представительство, и 14 января в понедельник в половине восьмого утра выехали в Берген. Из-за какой-то ошибки места для нас не были зарезервированы, и первые три часа нашей поездки нам пришлось ехать третьим классом. Мы приехали в Берген только после полудня и смогли поспать лишь несколько часов, поскольку на следующее утро нам надо было вставать в начале седьмого. Поскольку считалось, что мы должны скрывать наши передвижения от немцев, нас, пока еще было темно, тайком провели на борт королевской яхты «Хеймдаль». Яхта должна была пройти через фьорд к закрытой бухте, куда к одиннадцати часам должен был прийти крейсер, посланный за нами из Лейта.[102] Когда мы туда пришли, дул сильный ветер со снегом. После двухчасового ожидания нам сказали, что теперь шансов на то, что крейсер появится до завтрашнего утра, уже нет, и нам придется провести остаток дня и ночь на яхте. Места на борту было очень мало, но коммодор делал все возможное, чтобы нам было удобно. Он потчевал нас едой и напитками, уступил моей жене и дочери свою собственную каюту, меня поселил в каюту своего первого помощника, а остальных наших спутников разместил на полу в кают-компании.

На следующее утро погода немного улучшилась. Между одиннадцатью и двенадцатью часами утра мы увидели крейсер «Ярмут» и двинулись ему навстречу. Однако ветер был еще сильный, и нам пришлось провести его в тихую бухту, где мы смогли подняться на его борт. Капитан Грейс, сын знаменитого игрока в крикет, был сама любезность и изо всех сил старался сделать так, чтобы мои бедные жена и дочь чувствовали себя более или менее сносно во время путешествия по бурному морю. Поскольку я сам не подвержен морской болезни, то с готовностью откликнулся на его предложение пообедать, перед тем как отправиться в путь. Отведав мясного пирога, а также пудинга, я удалился с большой сигарой в свою каюту. Но мне никогда раньше не доводилось испытать на собственном опыте, какие фокусы может выделывать легкий крейсер в штормовом море, и я понес наказание за свою неосмотрительность.

На следующее утро (17 января) мы вошли в спокойные воды и около трех часов дня подошли к Лейту уже при ясной погоде. Наша поездка длилась двадцать восемь часов вместо обычных четырнадцати. В Лейте нас ожидали автомобили, которые доставили нас в гостиницу в Эдинбурге, где адмирал Берни, командующий нашим флотом, поздравил нас с благополучным возвращением. После ужина, который прошел очень весело, мы сели на ночной экспресс в Лондон и прибыли туда на следующий день рано утром, пробыв в пути одиннадцать дней. Мой друг Иен Малькольм встретил нас на вокзале Кингс-Кросс и передал поздравления с прибытием от премьер-министра и мистера Балфура.

В тот же вечер я получил весьма любезную и милостивую телеграмму от короля, в которой он поздравил нас с возвращением на родину, а когда их величества вернулись в Лондон, мы удостоились чести позавтракать с ними в Букингемском дворце. Лорд-мэр, сэр Чарльз Хансон, письмом пригласил нас на обед в свою официальную резиденцию Мэншн-Хаус и также от лица города Лондона выразил восхищение тем, как я держался, несмотря на трудности, вызванные тремя последовательными сменами режима. Все, включая прессу, были ко мне внимательны и дружелюбны. На нас посыпались приглашения на обеды, как на частные, так и на официальные, и, как заметила в разговоре со мной одна дама, на некоторое время я стал «модным» послом. Кроме нескольких долгих бесед с мистером Балфуром, мне выпала честь завтракать с премьер-министром и обсуждать с ним положение в России. Я также присутствовал на двух заседаниях правительства на Даунинг-стрит, где мне был оказан самый сердечный прием. Лорд Керзон заверил меня, что телеграмма, которую я получил в Христиании, выражала чувства всех членов военного кабинета.

Однако я так устал и умственно, и физически, что во время завтрака у лорда Ридинга, который хотел узнать мое мнение о России прежде, чем отправляться с миссией в Вашингтон, мне стало плохо, и меня отвезли обратно в «Баклендз-отель». Мой доктор сказал, что всему виной переутомление, и прописал мне полный покой. К несчастью, в тот вечер случился сильный воздушный налет, и, поскольку в соседнем коридоре был стеклянный потолок, хозяин потребовал, чтобы я, несмотря на высокую температуру, спустился вниз. Я чувствовал себя так плохо, что мне было уже все равно – разбомбят нас или нет, но мне пришлось подчиниться и провести несколько часов в кресле в коматозном состоянии.

Только после нескольких недель отдыха в Ньюки я смог вернуться к активной работе. Хотя теперь у меня не было никаких официальных обязанностей, в течение полутора лет все мое время уходило на поддержку усилий моей жены по оказанию помощи британским и русским беженцам и освещение русского вопроса перед британской общественностью. Я был председателем полудюжины комитетов, занимавшихся различными сторонами российского вопроса. Я был также президентом Британского Русского клуба, основанного несколькими предпринимателями, потерявшими в России свои капиталовложения. Они понимали, что лишь неустанные совместные усилия дают им надежду спасти хоть что-нибудь от краха. Постепенно этот клуб стал местом сбора для всех, кому небезразлична Россия, и, поскольку большинство его членов было на практике знакомо со всеми особенностями экономической, финансовой и промышленной жизни России, клуб мог предоставлять правительству много полезных сведений по этим вопросам. Я глубоко сочувствовал потерям, которые понесло большинство членов клуба, и поэтому от всего сердца их поддерживал. Так, я никогда не отказывался занять кресло председателя на клубных обедах, если какой-либо высокий гость, как, например, мистер Уинстон Черчилль, удостаивал их своим присутствием.

В первых беседах с мистером Балфуром и другими членами правительства я резко возражал против полного разрыва с большевиками – на том основании, что это даст Германии полную свободу действий в ее отношениях с Россией. Однако я указывал и на тот факт, что мы не можем ни на что рассчитывать со стороны революционеров: Ленин и Троцкий, будучи людьми незаурядными, представляют собой разрушительную, а не созидательную силу. Они могут уничтожать, но не создавать. Их конечная цель состоит в свержении всех так называемых империалистических правительств, и они никогда, сказал я тогда премьер-министру, не будут работать с человеком, который в их глазах олицетворяет империализм.