В погоне за Солнцем - Ричард Коэн

У всех этих инструментов, кроме солнца, был в безопасном плавании и другой союзник – надежные или хотя бы отчасти надежные карты. В той или иной форме они использовались веками, однако первое упоминание о карте на борту корабля относится только к 1270 году. Тогда французский король Людовик IX, причисленный к лику святых, во время крестового похода пытался напрямую добраться с юга Франции до Туниса, но был вынужден искать убежища от шторма в бухте Кальяри на побережье Сардинии. Чтобы уменьшить его опасения, команда показала ему на карте их точное местоположение. По мере того как мир съеживался, а торговля раздувалась, точные копии земной поверхности становились столь же ценными, сколь и редкими, и многие картографы смешивали выдумку, факты и предположения. Со времен Средних веков сохранилось около шести сотен карт, они известны как ойкуменические карты, поскольку стремились показать Ойкумену – весь населенный мир, круглый и с Иерусалимом в центре. Двадцать семь карт Птолемея, созданных для его “Географии” в 150 году н. э., были утрачены, но в XV веке открыты вновь и широко растиражированы. Впрочем, эти карты не учитывали кривизны земной поверхности и, будучи плоскими, регулярно уводили мореплавателей в сторону – эту ошибку не могли восполнить никакие украшения, заполнявшие карты.

Герард де Кремер (1512–1594), при записи во фламандский университет города Левена ставший Герардусом Меркатором Рюпелмунданусом (“купцом из Рюпелмонде”), разрешил проблему переноса сферического мира на плоский лист бумаги: его знаменитая проекция продлевала кривизну меридианов и параллелей на плоские поверхности. До Меркатора были и другие проекции, но его проекция позволяла передавать прямыми линии, пересекающие под определенным углом параллели или меридианы (такие линии называются локсодромами), что упрощало работу с маршрутами. Его карты, как и карты многих его современников, становились секретными, были инструментами имперского влияния: скопировать или отдать их иностранцам считалось тяжким преступлением.

К началу XVII века возрождение науки и развитие печатного дела привели к широкому распространению астрономических карт, глобусов и книг. В 1665 году ученый-иезуит Афанасий Кирхер создал первую карту мира Mundus subterraneus, на которую были нанесены течения, вулканы и долины, – так возникла тематическая картография. Но даже к 1740 году точные координаты были определены менее чем у ста двадцати мест в мире: картографы просто обозначали целые области словами “не изучено”[591]. На одной французской карте 1753 года за пятнадцать лет до плавания Кука на Endeavour береговая линия отмечалась пунктиром и сопровождалась надписью Je suppose[592].

Отчасти по этим причинам повсеместно в Западной Европе астрономия воспринималась как вспомогательная дисциплина на службе у навигации, а не как наука, описывающая вселенную. Само слово “навигация”, заимствованное из латинского navis (корабль) и agere (вести), веками означало трудоемкое искусство ведения корабля сквозь морские просторы. Легенда гласит, что английский король Карл II узнал от своей бретонской любовницы, будто французы изобрели метод определения долготы по Луне. Недостоверность сведений не играла роли, астрономия была наукой чрезвычайной важности, и Карл решил инвестировать в астрономические техники, чтобы перехватить морскую инициативу. В 1675 году он основал Королевскую обсерваторию в Гринвиче. Навигация заняла настолько важное место в британском сознании, что поэт-лауреат Джон Драйден мог обозреть ее прогресс начиная с первых шагов (в поэме Annus Mirabilis: The Year of Wonders 1666):

Тем не менее во время Третьей англо-голландской войны (1672–1674) череда неудачных выступлений английского флота объяснялась недостатком астрономических данных, который не позволил морским командирам перемещаться и маневрировать более эффективно[593]. В 1731 году член Королевского общества Джон Хэдли и стекольщик из Филадельфии Томас Годфри независимо друг от друга одновременно изобрели отражающий квадрант (он же октант), у которого сорокапятиградусная дуга делилась на девяносто частей, а ее края соединялись двумя рычагами. В 1757 году Джон Кэмпбелл сделал этот инструмент менее громоздким, увеличив его до 1/6 круга (его назвали секстантом) и повысив его точность добавлением фильтров и небольшого телескопа[594].

Уже в разгар XIX века, несмотря на изобилие инструментов, обсерваторий и карт, нередки были ситуации, когда солнце оставалось для моряков единственным проводником. В “Моби Дике”, когда капитан Ахав смотрит сквозь корабельный квадрант и ждет, когда солнце достигнет меридиана, он разражается тирадой в адрес этого приспособления. Его вспышка отражает гнев, смешанный с восхищением, который команда испытывает перед солнцем, их сомнения в полезности науки, их страх перед бесповоротной потерей курса:

Глупая детская игрушка! игрушка, какой развлекаются высокомерные адмиралы, коммодоры и капитаны; мир кичится тобой, твоим хитроумием и могуществом; но что в конечном-то счете умеешь ты делать? Только показывать ту ничтожную, жалкую точку на этой широкой планете, в которой случается быть тебе самой и руке, тебя держащей. И все! и больше ни крупицы. Ты не можешь сказать, где будет завтра в полдень вот эта капля воды или эта песчинка; и ты осмеливаешься в своем бессилии оскорблять солнце! Наука! Будь проклята ты, бессмысленная игрушка[595].

Ахав прекрасно понимал, сколь уязвимы эти “игрушки”. Чуть дальше в тексте романа наш одержимый капитан спрашивает у рулевого, куда направляется корабль, и получает в ответ: “На востоко-юго-восток”. “Лжешь!” – кричит Ахав и бьет моряка кулаком, но оба компаса показывают на восток, в то время как судно несомненно идет на запад: