Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

«В конце 1949 г.».

Я сказал: «Ты ошибаешься. Вряд ли тебе могли сказать что-то о водородной бомбе тогда – это слишком рано». Я только что прочитал полную историю водородной бомбы и заключение GAC в последней книге Герба Йорка «Консультанты» (The Advisers, New York, 1976). Заседание GAC по вопросу сверхприоритетной программы состоялось в октябре 1949 г. Я сказал отцу: «Трумэн не принимал решения о начале разработки до января 1950 г. До этого все было сверхсекретным. Ты не мог узнать о бомбе в 1949 г.».

Он ответил: «Кому-то же надо было проектировать завод, если они собирались идти дальше. А я оказался под рукой. Я ведь отвечал за строительную часть целого проекта в Ханфорде после войны. У меня был допуск Q».

Я впервые узнал, что у него был допуск Q – допуск от AEC, выше чем «совершенно секретно», к данным по конструкции ядерных боеприпасов и их арсеналам. У меня самого был такой допуск в Пентагоне (помимо десятка других специальных допусков), когда я перешел из RAND в Министерство обороны в 1964 г. Я и не подозревал, что мой отец имел какие-то допуски к секретам, хотя это можно было предположить с учетом его работы в Ханфорде. Я промямлил: «Так ты хочешь сказать, что был одним из немногих в стране за пределами Лос-Аламоса и GAC, кто знал о нашем намерении создать водородную бомбу в 1949 г.?»

Он ответил: «Думаю, что так. Как бы там ни было, но я знал об этом в конце 1949 г., когда уволился».

«А почему ты решил уйти?»

«Я не хотел заниматься созданием водородной бомбы. Почему? Да потому, что эта штука должна была в тысячу раз превзойти атомную бомбу по мощности!»

Я тогда подумал, что у него хорошая память для 89 лет. Он правильно назвал соотношение. Именно такую цифру предсказывали Оппенгеймер и другие{232} в своем заключении 1949 г. Они были правы. Первый взрыв транспортабельной водородной бомбы почти пять лет спустя оказался в тысячу раз сильнее взрыва в Хиросиме.

Отец продолжал: «Я не хотел участвовать и в создании атомной бомбы. Однако Эйнштейн в то время считал, что она нужна нам, и, на мой взгляд, было бы неплохо противопоставить ее русским. Поэтому я и согласился на эту работу, но никогда не гордился ею. А потом они заявили, что собираются создать бомбу в тысячу раз более мощную. Я вернулся в офис и сказал своему заместителю: “Эти ребята сошли с ума. Они получили А-бомбу, а теперь хотят H-бомбу. Эдак они будут перебирать алфавит до тех пор, пока не доберутся до Z-бомбы”».

Я сказал: «Ну, пока что они дошли только до N[18]».

Он заметил: «Была еще одна вещь, которая меня не устраивала. При производстве этих штук получается огромное количество радиоактивных отходов. Я не занимался конструированием контейнеров для отходов, но знал, что раньше или позже все они дают течь. А эта гадость смертельно опасна без срока. Она радиоактивна в течение 24 000 лет».

Отец опять назвал правильную цифру. Я сказал: «Память у тебя что надо. Она смертельно опасна намного дольше, но это примерный период полураспада плутония».

На его глазах навернулись слезы{233}. Он проговорил хриплым голосом: «Для меня невыносимой была мысль о том, что я участвую в проекте, который навсегда отравляет часть территории моей собственной страны, который может сделать эту территорию необитаемой на тысячи лет».

Поразмыслив над тем, что он сказал, я спросил, были ли еще у кого из его коллег дурные предчувствия. Отец не мог ответить на этот вопрос. «Ты один решил уволиться?» Он сказал, что да. Он отказывался от лучшей должности из тех, которые занимал когда-либо, и запасного варианта у него не было. Какое-то время ему пришлось жить на сбережения и подрабатывать консультированием.

Я подумал об Оппенгеймере и Конанте, которые рекомендовали сбросить атомную бомбу на Хиросиму, но – в том же месяце, когда уволился мой отец, – вместе с Ферми и Раби предельно жестко высказались против разработки «супербомбы». Она была, по их выражению, потенциально «оружием геноцида»{234}, которое заводит нас «намного дальше, чем атомная бомба, в политике уничтожения гражданского населения… разрушительная способность которого практически безгранична… которое представляет недопустимую угрозу для будущего человечества… является безусловным злом с любой точки зрения». Ни один из них не рискнул своим статусом в ядерной иерархии и не решился публично объявить о том, что курс нашего президента несет смертельную опасность для всего человечества. Не отказались они и от поддержки проекта после того, как Эдвард Теллер и Стэн Улам предложили конструкцию, которая доказала свою работоспособность в начале 1951 г.

Я спросил отца, что заставило его поступить так, как не поступил никто другой. «Ты», – коротко ответил он.

Я не понял и сказал: «Что ты имеешь в виду? Мы же никогда не говорили об этом. Я ни о чем даже не подозревал».

Отец ответил: «Все случилось намного раньше. Я помню, как ты однажды пришел домой с книгой и в слезах. Это была книга о Хиросиме. Ты сказал: “Пап, тебе надо прочитать это. Это самая ужасная вещь, о которой я читал”».

Я заметил, что это, наверное, была книга Джона Херси «Хиросима» (Hiroshima, 1946). Не помню, чтобы я давал ее отцу.

«Да. Я прочел ее, и ты оказался прав. Именно тогда я перестал гордиться тем, что участвовал в проекте создания атомной бомбы. Ну а предложение присоединиться к разработке водородной бомбы стало последней каплей. Я решил, что мне пора покончить с этим».

Я поинтересовался, сообщил ли он своему начальству, почему уходит. Отец ответил, что сказал кое-кому, но не всем. Те, кому он говорил, вроде бы поняли его переживания. Так или иначе, меньше чем через год ему позвонил глава фирмы и предложил вернуться на должность главного конструктора. По его словам, они разорвали контракт с General Electric (о причине он не сообщил) и больше не имели дело с AEC и производством бомб. Отец проработал там до самой пенсии.