Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

— Жаль, — опечалился Селиванов. — Жаль. Ну, что же, самим придётся разгадывать загадку.

— Бог в помощь, — проявил вежливость Куропёлкин.

— То есть у вас и желания не возникло, — спросил Селиванов, — выяснить, из-за чего так взволновался Бавыкин?

— Нет, — подтвердил Куропёлкин. — Если бы имел мобильный, выяснил бы, кто такой Бубукин.

— Ну, извините, — сказал Селиванов. — Перейдём к сути. Вы, Евгений Макарович, находитесь, возможно, в меланхолиях, но при этом вы зря стали столь невнимательны к добытой ради вас Баборыбе.

— Я уже попросил вас, — сказал Куропёлкин, — избавить меня от Баборыбы. Она — фантом, и я более в ней не нуждаюсь.

— Для вас она фантом, и её легко развеять. Но она взяла и забеременела. И это осложнило ситуацию.

— Вы сами сообщили мне, что я не имею отношения к этой якобы беременности. У вас имелись и заключения медиков.

— А они их пересмотрели, — сказал Селиванов. — И вы, выходит, отец будущего ребёнка Людмилы Афанасьевны Мезенцевой. И это многое меняет. Теперь ваша Баборыба — вовсе не фантом, а юридическое существо, и ваши отношения с ней обостряют Секретные соглашения с Людмилой… Нет, именно с Баборыбой.

— И что же, к чему могут принудить эти так называемые Секретные соглашения? — спросил Куропёлкин. — И чем вообще было вызвано подписание этих Секретных соглашений?

— Вашей блажью, Евгений Макарович, — сказал Селиванов. — Вашей блажью! Да ещё и с временными нагнетаниями каприза. Легко ли было изловить или создать даже эту самую Баборыбу. А Людмила Афанасьевна сообразила, какой может быть выгода, или призовой фонд за услуги, и потребовала обеспечить ей достойную компенсацию за удаление из ежедневия светских дам, к каким она себя причисляла, и вынудила неумных людей подписать с ней соглашения, тайные от вас. По ним-то теперь в случае рождения ребёнка она имеет права на владение вместе с вами имуществом. А уж если родится ребёнок, во что желаем верить, то все сертификаты и лицензии могут стать фамильным наследством. Людмила Афанасьевна женщина глуповатая, но в случаях защиты своих интересов — жестокая и цепкая. И способная на ядовитые каверзы, тут она и вцепится в буковки тайных соглашений.

— К чему вы всё это говорите? — спросил Куропёлкин. — Может, вы меня пытаетесь испугать?

Селиванов рассмеялся.

— Вот уж не думал вас пугать. Я лишь попросил вас проявлять внимание к Баборыбе. Она ведь женщина.

— У неё есть хахаль, — сказал Куропёлкин. — Она не голодает.

— К хахалю от вашего наследства ничто перейти не сможет, а вот ваши близкие в Волокушке могут оказаться без копейки. Даже и после положенных вам подвигов.

— Мне, что же, завещание писать? — спросил Куропёлкин.

— Зачем? — сказал Селиванов. — Очень скоро должно произойти новое Пробивание, и мы обязаны предупредить вас о нём.

— Без меня, — сказал Куропёлкин.

— Это как пожелаете, — кивнул Селиванов. — Вы — вольный человек. Но Баборыбу вы должны посетить.

И Куропёлкин посетил.

Людмила Афанасьевна встретила его приветливо.

— Поздравляю, — сказала она.

— С чем?

— С новыми космическими поместьями.

— Изволите издеваться?

— Вовсе нет, — сказала Баборыба.

— То есть ты, похоже, рада всяким пустым бумажкам? — спросил Куропёлкин.

— Не только я! — рассмеялась Баборыба. — Но и наш долгожданный сынок!

— Вот как? — напрягся Куропёлкин. — Отчего же долгожданный и отчего же сынок?

— Ну, а какой же? — вопрос Куропёлкина вызвал неодобрение Баборыбы.

— И сколько же времени врачи определили началу игр зародыша в вашем чреве? — спросил, подбирая слова, стараясь не выпустить из себя раздражение, Куропёлкин.

— Три недели! — сказала Людмила Афанасьевна Баборыба. — И они же определили, что у нас с тобой будет сынок.

— А в чём его долгожданность? — сердито поинтересовался Куропёлкин. — Она вовсе не долгожданность, а скороспелость. Мы о сынке не договаривались.

— Он — плод любви! — гордо и взволнованно произнесла Баборыба. — А любовь не ждёт договорённости.

— У нас нет с тобой любви, — сказал Куропёлкин. — У нас с тобой — проживание.

— А я-то подумала, что между нами уже любовь, — сказала Баборыба, — и сегодня, хотя бы сегодня, она продолжится. Но если что не так…

И лицо Баборыбы помрачнело, а потом стало и злым.

— Я мать нашего ребёнка. Тебе он неприятен, но избавляться от него ты меня не заставишь. И он станет твоим наследником. Все твои поместья перейдут к нему.

— Не перейдут, — сказал Куропёлкин. — Я напишу завещание. В ближайшие же часы.

— А что мне твои завещания! — скандальной бабой загремела Людмила Афанасьевна. — Есть секретные соглашения, и по ним ты для меня с ребёнком — никто! Ты издевался надо мной, теперь поиздеваюсь я. Ты хоть задумывался над тем, кто ты есть? А я знаю, кто ты есть. Тебя возвели в какие-то Пробиватели, а на самом деле ты просто говно в унитазе, и одним движением значительного человека ты можешь быть отправлен, куда потребуется.

Из коридора Шалаша услышались чьи-то шаги.

Да и не шаги это были, а Поступь, к тому же как бы подтверждённая ударами по каменным плитам пола тяжёлой трости.

Но пол в коридоре вовсе не был выложен каменными плитами. И Командоры прогуливаться в Шалаше не были обязаны. Дверь открылась, и в дверном проёме комнаты совместного проживания застыл здешний воевода господин Трескучий-Морозов. Суров был взгляд господина Трескучего. Похоже, тот был готов испепелить неразумного обалдуя Куропёлкина, ко всему прочему — раба.

Не испепелил. Может, посчитал, что срок не наступил. Или вспомнил о чём-то.

— Людмила Афанасьевна, — спросил Трескучий. — У вас затруднения?

— Есть и затруднения, — сказала Баборыба. — Но я, пожалуй, смогу их отменить.

Тут Куропёлкин сообразил, что Трескучий нынче весь чёрный. То есть не весь, конечно. Не негр. Извините — не афроамериканец, способный в случае чего стать шерифом или напарником свирепого копа. На Трескучем была чёрная плащевая накидка (а день стоял жаркий), черные, естественно, сапоги и чёрный берет, неизвестно каких служб или сил, хорошо хоть без мефистофельего пера. «Наверное, и пояс он имеет чёрный…» — заключил Куропёлкин.

— Ладно, — сказал Трескучий. — Но я чую, что вы чем-то обеспокоены или отчего-то раздражены. Не из-за этого ли пустобрёха?

— Ну… — протянула Баборыба, возможно соглашаясь с Трескучим или давая тому понятный им двоим смысловой знак.