Коммунизм и фашизм. Братья или враги? - Сергей Кара-Мурза

Победа марксистской идеологии государственного социализма давала России шанс воспользоваться методом максимальной централизации ресурсов, максимального отчуждения ресурсов у общества ради индустриальной модернизации и создания социального государства. Такое отчуждение было несовместимо с целями, которые ставили перед социализмом его теоретики в XIX в. — отказ от разделения на классы. Даже «социальное государство» качественно отличается от любой социалистической модели. Конфликт между социалистическими ценностями и задачами индустриальной модернизации терзал идеологическую совесть коммунистов, способствовал разделению партии на фракции.

Безусловной аксиомой для Ленина и его последователей был пролетарский характер большевизма как такового. Сам теоретик (Ленин и каждый из его последователей в отдельности) считал себя выразителем воли пролетариата, а своих противников — выразителями уклона от этой пролетарской позиции в сторону капитализма. Поскольку доказать капиталистический характер «неправильных» социалистических идей было бы затруднительно, то со времен Маркса было принято определять характер идеологических «ересей» как мелкобуржуазный.

Неспособность четко осознать собственное место в социальной структуре препятствовала выработке реалистичной стратегии преобразований. Тем не менее, Ленин сделал в этом направлении все, что мог, чему способствовала и его болезнь — способность отстраниться от текущей социальной роли и снова стать не только практиком, но и теоретиком.

Он начал осознавать, что результатом революции стало господство не пролетариата и даже не большевистской верхушки, а бюрократии, едва сдерживаемой тонким слоем руководителей. В этом тонком слое каждый человек приобретал для марксиста значение выразителя общественного явления. Сталин, с которым у Ленина нарастал и личный, и политический конфликт, является для него вождем аппарата и его типичным представителем. Ленин с ужасом обнаруживает, что «наш аппарат, в сущности унаследован от старого режима» «и только чуть-чуть подмазан советским миром»130. А ведь это аппарат власти, господствующий в стране. Лидеры коммунистов говорят и действуют от имени рабочего класса: «тов. Каменев во всех чиновниках, назначенных из Москвы самым бюрократическим образом, видит пролетариат»,131 — иронизировал оппозиционный коммунист Г.Мясников над идеологией правящей верхушки. Ленин также считает, что советское государство выражает волю рабочих и отчасти крестьян, а партия — сущностные интересы рабочего класса.

Социальный характер большевизма остается спорным до сих пор. Исследователи обращают внимание на такие факторы, как быстрый рост маргинальных слоев (в том числе солдатской массы, оторванной от социальных корней старого общества многолетней войной), а также на роль радикальной интеллигенции, увлеченной технократическим мировоззрением и стремящейся превратиться в технократическую элиту, осуществляющую рациональное преобразование общества. Это явление, типичное для стран Запада первой половины XX века, приняло в России крайние формы. Большевизм можно охарактеризовать как синтез радикально-технократической интеллигенции и маргинальных слоев, стремящихся к восстановлению своей социализации. Не случайно в большевистских документах наряду с «пролетариатом» в положительном контексте употребляется «плебейство» (чтобы не употреблять негативно окрашенный марксистский термин «люмпен-пролетариат»). Во всяком случае, реальный большевизм был социально гетерогенен, что не способствовало монолитности коммунистической партии.

В 1923–1924 гг. была введена система номенклатуры — списки должностей, на которые назначаются люди, утвержденные вышестоящими партийными органами. Постепенно клеточки чиновничьей структуры заполнят новые люди. Они наберутся опыта. Но сами клеточки, несмотря на все перестановки, останутся старыми. Унаследованными от российской империи.

Обсуждая характер общественного строя, сложившегося в СССР, М.Джилас назвал господствующий при «социализме» слой «новым классом». Согласимся с Лениным — это был старый класс, унаследованный от царской России и «чуть-чуть подмазанный советским миром». Этот господствующий класс стар как цивилизация, это — бюрократия или, шире, этакратия (от слова «государство»), в которую входит и консервативная бюрократия, и динамичная технократия. Но при социализме господствующего класса не должно быть по определению. Иначе это не социализм. Большевики строили не социализм, а этакратическое индустриальное общество, тотальное господство класса бюрократии над обществом и природой.

Высшей властью в ЦК пользуется Политбюро, то есть узкая группа партийных вождей, которые одни и знают, в чем состоят стратегические интересы рабочего класса. Впрочем, как следует из последних работ Ленина, понимание задач, которые стоят перед партией, у коммунистов было очень смутным. В самом общем виде эти цели определялись марксизмом как социализм — общество без классов и государства. Марксистско-ленинская идея социализма предусматривала в качестве перехода к зрелому коммунистическому обществу создание сверхцентрализованного индустриального общества, в котором не остается места для частных интересов. Пролетарский характер таких целей вызывает сомнения. Этот идеал скорее является технократическим. Если аппарат власти, чиновничество, бюрократия, будут плохо исполнять распоряжения правящей технократической олигархии, то режим окончательно станет консервативно-бюрократическим. Произойдет сращивание бюрократии с буржуазией, революционные цели будут забыты, а сами революционеры устранены, как это произошло в термидоре 1794 г. с якобинцами. «Термидор» — символ перерождения революции — стал страшным призраком большевизма. Но здесь большевистские теоретики остаются во власти одномерной социальной картины, в которой движение возможно лишь в одном направлении вперед (к коммунизму) или назад (к буржуазной реакции), и возникновение какого-то третьего общества (этакратического) невозможно.

Прочитав последние письма и статьи Ленина, французский историк Э. Карер д'Анкосс пришла к выводу: «Ленин, так прекрасно видящий пороки, не смог предложить лекарств от них, которые выходили бы за очерченные им рамки»132. Между тем тексты статей Ленина свидетельствуют о прямо обратном. Смутно очертив «пороки», опасность, связанную с бюрократизацией, Ленин тут же принялся разрабатывать лекарства. Часть предложений Ленина носит административно-бюрократический характер и потому заведомо неэффективна в борьбе с «бюрократизмом». Но другая часть связана с проблемой культуры, значение которой выходит далеко за рамки классовой схемы Ленина.

Чтобы страна развивалась в направлении, указанном стратегами большевизма, аппарат должен быть более эффективным и исполнительным. Руководство большевистского центра, вооруженного «единственно научной теорией», должно было дать куда более успешные результаты, чем те, которые имелись к 1922 г.

Существовали важные нюансы в подходах к этой проблеме. Ленин видит причины того, что дела идут вкривь и вкось, в недостатке культурных и исполнительских качеств чиновников. Сталин — только исполнительских. Рост общекультурного уровня человека ведет к склонности «рассуждать», что видно по поведению более культурной части большевистской элиты, с которой привык работать Ленин. Для Сталина четкое исполнение требований центра — требование момента, ключевая ведомственная задача возглавляемой им структуры. Но постепенно она вырастает в стратегию, внутренне логичную позицию. Если носителем стратегии является большевистский центр, то исполнение его указаний должно быть беспрекословным, без демократического обсуждения и привнесения новаций «снизу». Для Ленина и Троцкого, воспитанных на спорах о демократической составляющей социализма, было важно, чтобы исполнители хотя бы понимали исходящие свыше сигналы, а для этого — чтобы существовала культура обсуждения этих решений среди тех, кто проводит решения в жизнь, среди большевиков.