Крах проклятого Ига. Русь против Орды - Виктор Поротников

Князя Остея отчего-то трясло, точно в проруби в зимний день искупался. Но он старался не подавать вида, держался крепко, даже командовал, кому за кем встать и как идти.

Наконец собрались. Впереди сам Остей, за ним сразу священники с крестами, бояре, что родовитей, потом что помельче, а потом и остальной люд. Сразу начались перебранки, кто кого главней, и требования не лезть вперед батьки в пекло. Стараясь не обращать внимания на эти разборки, Остей кивнул головой и первым шагнул в сторону ворот. Стража уже взялась за огромные бревна, чтобы высвободить тяжеленные кованые ворота и открыть их, как вдруг… от одного из боярских домов, что ближе к воротам, раздался истошный женский крик!

Все в ужасе обернулись туда. От крыльца им замахала руками какая-то женщина:

– Это Настасья рожает! Третий день мучается, криком изошла!

Перекрестившись: чтоб тебя! – двинулись. Широко распахнулись ворота, пропуская торжественную процессию. Вслед за князем Остеем выходили остальные, процессия постепенно выползала на заполье, вытягиваясь ниточкой. Ордынцы, видно, для безопасности отошли подальше. У Остея вдруг мелькнула мысль, что негоже вот так уходить далеко от ворот, мало ли что. Но обратного пути не было, тем более что первыми их встречали князья Дмитриевичи со своими людьми. Когда Остей увидел русских, чуть полегчало.

А в боярском доме муж уговаривал не могущую разродиться жену:

– Ты постарайся тут одна, а я побегу… Не могу я дома оставаться, когда там такое творится!

Дворовая девка, единственная оставшаяся дома (остальные тоже как ошалели, метнулись вслед за всеми к хану навстречу), махнула рукой:

– Иди уж, боярин, справимся без тебя! Чем ты-то поможешь? – И отвернулась к бедной женщине, уговаривая: – Ты тужься, Настасья, матушка, тужься, умучаешь ведь дите-то!

Та тужилась изо всех сил, но ничего не получалось. В другое время к повитухе бы опытной сбегать, но сейчас где кого найдешь…

А за стенами процессия приближалась к стоявшим почти вдоль их пути к хану ордынцам. И снова стало не по себе от этих двух шеренг, вытянувшихся по обе стороны дороги. Сам Тохтамыш с привычно каменным лицом наблюдал за Остеем. Василий стоял, опустив глаза долу: как смотреть в очи тем, кого сейчас убьют по его предательству? Но Остей шел, и ничего не случалось. Вот уже поравнялся с самим Василием, вот шагнул дальше, еще дальше…

Князь почти перевел дух и с облегчением поднял глаза, но не на идущих, а на хана. И в этот миг… Тохтамыш сделал всего одно движение, и оно никого не обмануло. Хан провел ребром ладони по шее! Глаза Остея стали не просто большими, они стали огромными. Его вытаращенные глаза вопрошали Тохтамыша: как же это?! И последней мыслью падавшего с пробитой грудью литовского князя было недоумение, ведь пленных князей не уничтожали! Никогда не убивали даже ордынцы! Отпускали за большой выкуп, но не убивали. По-че-му?!

На миг, всего на миг мелькнула усмешка в неподвижных глазах Тохтамыша, мелькнула и тут же исчезла. Почему он убил по сути пленного князя? А потому, что не считал его пленным! Это не князь, взятый в бою, чтобы его отдавать за выкуп. Это подлый мятежник, а что такое мятеж, хан хорошо помнил на примере Мамая. Мятежники все, вышедшие из этого града! Они выступили против своего князя, они посмели выгнать того, кому дал ярлык сам Тохтамыш, а потому недостойны даже пощады!

Следом за князем Остеем полегли и остальные. Стража у распахнутых ворот не успела опомниться, как в город влетели ордынские отряды и начался не просто грабеж и разбой, а поголовная резня. Хан повелел не жалеть урусов, пошедших против его власти! Все, что еще не разграбили ватажники, зачем-то пришедшие в город перед мятежом, тут же растащили татары.

Когда на дворе раздались крики, Настасья с хлопотавшей вокруг нее девкой даже не услышали. Дите наконец пошло, и боярыня заорала теперь уже от настоящей натуги. Девка только приняла в руки еще окровавленного, синего от принятых мучений ребенка и подняла его, чтобы показать обессиленной матери, – мол, сын, когда в светелку ворвался ордынец. В этот миг раздался первый крик новорожденного. Одновременно закричала от ужаса и увидевшая нежданного гостя мать. Хотя какой гость, татем ворвался, лицо сразу перекосило от брезгливого презрения, махнул саблей на оравшую женщину, и та замолкла, захлебываясь собственной кровью.

Теперь закричала уже девка, не зная, куда девать новорожденного. Ордынец второй рукой отшвырнул с ее ладоней дитя и схватил за волосы. Вслед отчаянно кричавшей девке доносился писк малыша.

А на дворе уже хозяйничали другие, тащили все подряд, а что не могли унести, то либо секли мечами, либо рвали. Но больше всего разыскивали людей, их не велено оставлять в живых. Видимо, вспомнив о таком приказе, ордынец с досадой покосился на свою добычу, потом деловито оттащил ее в сторону к конюшне и пристроил раком. Девка продолжала кричать и сопротивляться. Насильник стукнул ее по голове, убедившись, что та бессильно обвисла, не выпуская сабли из рук, задрал юбку, сделал свое дело, крякнул от удовольствия и… от резкого движения сабли голова девки покатилась по земле. Не глядя на жертву, ордынец помчался дальше.

Здесь не будет живой добычи, а потому не стоило дальше разглядывать девок и женщин, ощупывать руки и ноги у мужчин, выбирая тех, что поздоровее. Стоило брать только дорогие вещи, а потому безжалостно рвали серьги из женских ушей, не слушая их криков, если не удавалось быстро снять дорогие браслеты, отрубали руки, а ради гривен или ожерелий летели головы. Но потом пронесся слух, что хан позволил отбирать пленных. Ах как многие ордынцы пожалели, ведь столько красивых женщин и девушек уже было убито, столько сильных мужчин и обещавших стать таковыми детей уничтожено!.. Но много еще и оставалось.

Ефим стар, очень стар, его подслеповатые глаза уже не помощники в переписке книг, но хранитель монах хороший, за древние свитки жизни не пожалеет.

Так и вышло. Навстречу ордынцу с факелом в руках бросился человек с растрепавшимися седыми волосами, заломил руки:

– Ребятушки, не палите! Меня убейте, а книги не губите!

Молил, чтобы сохранили бесценные сокровища – маленькая церквушка за его спиной была чуть не доверху набита книгами! После дождей в подвале каменного собора, где они хранились до сих пор, вдруг проступили земные воды. Книги спешно перенесли в эту церковь, сложили, пока сырость в прежнем месте хранения не выветрится. Потому и боялся старец огня больше смерти.

Татарин зло засмеялся, видно хорошо понимал русский язык:

– Смерти хочешь? Получай!

Сабля наискось прошлась по старцу, но конь от близости факела дернулся, потому Ефим не погиб сразу. Его глаза с тоской взирали на занимавшуюся от брошенного факела деревянную церковь с книгами внутри, а губы все шептали:

– Книги… не… гу… би…

Потом подсчитали, что в Москве под ордынскими мечами погибли 24 000 человек. Не все они были москвичами, ведь перед бунтом в город пришло невесть зачем много чужих. Были разграблены княжеская казна, боярские дворы, купеческие амбары, церковные алтари… Запылали дома и деревянные церкви. Сгорело множество книг… Разграблен и сожжен Чудов монастырь, который так пестовал митрополит Алексий, убит архимандрит Иаков и несколько монахов…