Песочный человек и другие ночные этюды - Эрнст Теодор Амадей Гофман

Сильно разгневался Андрес; зайдя к Трабаккио, он повторил слова старика и добавил, что, если Трабаккио не бросит свою бесовщину, пускай пеняет на себя ― сидеть ему опять в тюрьме. Тот даже бровью не повел, лишь жалобно проговорил:

― Ах, дорогой Андрес! Мой отец и впрямь еще здравствует, он приходит сюда и несказанно мучает меня. Он хочет, чтобы я пренебрег спасением души моей и вновь вернулся к нему, но я не поддался; он вряд ли еще раз объявится здесь, ибо увидел, что его власть надо мною кончилась. Поэтому, сын мой, не тревожься понапрасну и позволь мне дождаться смертного часа здесь, чтобы предстать перед Богом раскаявшимся грешником и добрым христианином.

С этих пор непрошеных гостей у Трабаккио не замечалось, однако глаза его, похоже, вновь начали разгораться и улыбался он порою уже не кротко, а с какою-то издевкой. Во время ежевечерней молитвы с Андресом Трабаккио нередко вздрагивал, ежился, по каморке проносился невесть откуда взявшийся сквозняк, который ворочал странички молитвенника и даже вырывал его из рук Андреса.

― Безбожник, отродье сатанинское! ― прикрикивал Андрес. ― Опять ты, старик, принялся за свою бесовщину? Чего добиваешься? Изыди, нету надо мной твоей власти! Поди прочь!

В ответ слышался лишь хохот, от которого окно содрогалось, будто от ударов черных крыльев. Но то был якобы ливень, который бился в стекло, и в каморке гулял просто осенний ветер ― так объяснил все это Трабаккио-младший однажды, когда нечисть особенно разбушевалась и даже до слез напугала маленького Георга.

― Нет, твой безбожник-отец не стал бы тут эдак куролесить, если бы ты и впрямь отрекся от него, ― сказал Андрес. ― Уходи-ка отсюда подобру-поздорову. Заждалась тебя тюрьма. Вот вернешься туда, а там делай что хочешь.

Трабаккио со слезами заклинал всеми святыми не гнать его; маленький Георг, которому было невдомек, что происходит, вступился.

― Ладно, до завтра оставайся, ― решил Андрес. ― Вот вернусь с охоты и погляжу, что будет на вечерней молитве.

Следующий день выдался погожим, охота обещала быть удачной. Домой Андрес возвращался затемно. На душе было муторно, тоскливо; собственная злосчастная судьба, живой образ Джорджины, убитый сыночек ― иные картины так ясно представали перед глазами Андреса, что он, погруженный в свои мысли, все больше отставал от прочих охотников и, в конце концов, незаметно для самого себя оказался совсем один на лесной тропинке, ведущей в сторону от замка. Опомнившись, он повернул к дому и тут заметил огонь, мерцавший среди кустов. Непонятно почему, но у него возникло предчувствие, что вот-вот свершится ужасное злодеяние, и он бросился напролом через заросли; продравшись к огню, он увидел Трабаккио-старшего в отделанном золотым шитьем плаще, сбоку шпага, на голове шляпа с красным пером и заломленными полями, под мышкой ― шкатулка, какую носят врачи. Горящими глазами старик глядел на пламя, которое красными и синими языками змеилось под ретортой. Возле костра на чем-то вроде жаровни лежал распростертый Георг, мальчик был без одежды, над ним занес для удара нож Трабаккио-младший. Андрес вскрикнул от ужаса, убийца обернулся, в тот же миг просвистела пуля из ружья Андреса, и Трабаккио-младший рухнул с размозженной головой прямо в костер, который сразу погас. Старик же исчез. Андрес бросился к костру, отпихнул труп, развязал бедного Георга и поскорее отнес его домой. Мальчик был целехонек, только сильно перепуган и потому без сознания. Андресу не сиделось дома, он хотел убедиться в смерти Трабаккио-младшего и зарыть труп, поэтому он растолкал старого лесника, усыпленного злодеем, и они вдвоем, прихватив фонари, кирку и лопаты, отправились в лес, благо место происшествия было неподалеку. Там лежал окровавленный Трабаккио-младший; когда Андрес приблизился к нему, он вдруг привстал, посмотрел страшными глазами и прохрипел:

― Убийца! Ты убил отца твоей жены, мои бесы отомстят тебе.

― Ступай в ад, сатанинское отродье! ― вскричал Андрес, ободряя себя, чтобы не поддаться ужасу. ― В аду твое место, ты сотню раз заслужил смерть, и убил я тебя за то, что ты хотел погубить мое дитя, сына твоей собственной дочери. Ты лицемерил, притворялся раскаявшимся, чтобы приготовиться к своему злодеянию, а теперь пусть сатана примется за твою душу, которую ты давно ему запродал.

Тут Трабаккио завыл, вновь рухнул на землю, но вскоре вой затих, и разбойник испустил дух. Андрес с лесником вырыли глубокую яму и закопали труп.

― Да не падет его кровь на мою голову! ― сказал Андрес. ― Я не мог поступить иначе, Господь сподобил меня спасти Георга и отомстить разбойнику за многие злодеяния. И все-таки я помолюсь за его душу, а на могилу поставлю крестик.

На другой день Андрес пришел туда исполнить свое обещание, однако могила оказалась разрытой, а труп исчез. Сделал ли это лесной зверь или еще кто, неизвестно. Андрес вместе с сыном и старым лесником отправился к графу и поведал ему правду обо всем произошедшем. Граф одобрил Андреса, спасшего сына и покончившего с разбойником, а все события велел записать, записи же сохранить в архиве замка.

Ужас пережитого потряс Андреса, ночью он долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Так и лежал он в полудремоте, вдруг рядом что-то зашуршало, затрещало, мелькнули красные блики и вновь исчезли. Он прислушался, вгляделся в темноту; тут раздался чей-то голос:

― Теперь ты властитель! Сокровище принадлежит тебе! Тебе! В нем твое могущество и твоя власть.

Андресу почудилось, будто им действительно овладевает неведомая прежде сила, однако, едва рассвело, он взял себя в руки, принялся усердно молиться Богу, как обычно по утрам, и тот вразумил его.

― Теперь я знаю, что делать, чтобы одолеть искушение и отвести грех от моего дома! ― С этими словами Андрес достал шкатулку Трабаккио и, не открывая, бросил ее в глубокую пропасть. Он жил спокойно до глубокой старости, и ничто уже не нарушало его покоя.

Упрятанный в жалкую почтовую колымагу, в которой даже моль не водилась, потому что инстинкт заставил ее спасаться оттуда бегством, как крыс с корабля Просперо, весь точно батогами избитый после костедробильной езды, я наконец-то въехал на площадь города Г. и остановился у дверей гостиницы. Все уготованные мне несчастья обрушились на мою карету; поломанную, ее пришлось бросить у почтмейстера на последней станции. Спустя несколько часов четыре тощие заезженные клячи при поддержке моего слуги и нескольких мужиков притащились следом за мной с развалинами моего дорожного жилища, собрались умельцы, покачали головами и вынесли заключение, что тут потребуется основательная починка, на которую уйдет два дня, а может быть, и три. Городок произвел на меня приятное впечатление, окрестности его были прелестны, и все же я не на шутку перепугался, узнав, что на какое-то время мне грозит опасность тут застрять.

Любезный читатель, если тебе случалось когда-нибудь денька три проводить в маленьком городишке, где у тебя никого, решительно никого нет знакомых, где ты для всех совершенно чужой, тогда, если только какое-нибудь застарелое страдание не убило в тебе потребности в дружеском собеседнике, ты, конечно, поймешь мое огорчение. Ведь только животворный дух, присущий слову, способен преобразить для нас все окружающее, но в маленьком городке все его обитатели настроены на один лад и до того спелись между собой, что стали похожи на оркестр, не приученный исполнять ничего иного, кроме одних и тех же заигранных пьес; знакомая музыка получается у них правильно и чисто, зато при первом же звуке чужого голоса они умолкают, пораженные диссонансом.