Повелитель теней - Нейл Оливер

Янычары поспешно сгрудились вокруг своего султана и подняли щиты. Прекрасно понимая, что их ждет, если они позволят врагу причинить султану какой-либо вред, они, похоже, больше заботились о его безопасности, нежели о своей.

То, как умирали в этом бою азапы, которых можно было легко отличить по их ярко-красным шапкам, представляло собой одновременно и ужасное, и удивительное зрелище. Христиане зарядили свои собственные – меньшие по размеру, чем у турок, – бомбарды свинцовыми шариками и железными гвоздями вместо ядер и открыли из них ураганный огонь по приближающемуся противнику. Такая стрельба позволяла поражать даже облаченных в тяжелые доспехи янычар, а азапы, одетые очень просто и защищенные только щитами (которые многие из них вообще побросали в своем стремлении побыстрее добежать до христиан), истреблялись по десять, а то и двадцать одним выстрелом: свинцовые шарики, почти не теряя скорости, пронзали насквозь одного воина за другим.

Однако, несмотря на довольно тяжелые потери, турки продолжали продвигаться вперед. Достигнув рва, они стали забрасывать его всем, чем только могли, включая камни, бревна, землю, шатры и даже тела погибших товарищей, пока не образовался своего рода мост, который был достаточно широким для того, чтобы по нему могли пройти наступающие отряды.

Продолжающийся обстрел из турецких бомбард наносил удар за ударом по оборонительным сооружениям, попадая и в защитников города, и в атакующих турок. Император Константин, наблюдавший за атакой турок с внутренней стены, приказал объявить общую тревогу. В городских кварталах зазвонили все церковные колокола, и на погрузившиеся в ночную темноту улицы хлынули тысячи перепуганных горожан, кричащих, рвущих на себе одежду и царапающих себе лица в охватившей их панике.

Турки, пробираясь через ров десятками и сотнями, с помощью длинных деревянных шестов с крюком на конце пытались стащить со стен бочки с обломками и песком, чтобы сделать находящихся на восстановленных стенах защитников более уязвимыми для артиллерийского огня, сабель и арбалетов.

Последние отблески солнечного света померкли у линии горизонта, и источниками освещения стали теперь только месяц и вспышки стреляющих артиллерийских орудий. Уже предчувствуя победу, азапы бросились на земляное укрепление и, с азартом напирая сзади, вскоре забрались на его верхнюю часть, где их становилось все больше и больше. Янычары, спешившись и яростно сражаясь плечом к плечу с остальными воинами, рвались вперед настойчивее всех, и в течение некоторого времени христиане и мусульмане, напиравшие с разных сторон, оказались в большой давке и, освещенные лишь месяцем, который наблюдал за ними с высоты, погибали в ней десятками.

Мехмед, остановившись у основания стены, следил за ходом ожесточенной битвы, все время подбадривая и ругая своих воинов, пытающихся с боем протиснуться в город через пробитую в стене брешь. Но что бы искренне ни обещал султан своим людям и чем бы он им ни грозил, натиск его воинов начал ослабевать – так, как ослабевает напор набежавшей на берег волны, – пока наконец они вдруг не остановились и не побежали назад, к своим позициям…

И вот теперь, когда прошла ночь и уже настало утро, Мехмед сидел и предавался размышлениям. Он находился на открытом пространстве перед своим золотисто-красным шатром. От любопытных взглядов его защищал частокол, окружающий его шатер и ограничивающий территорию, предназначенную лишь для одного султана. Самый старший из его приближенных, его главный визирь Халил-паша, чувствовал тепло прогреваемого солнцем воздуха сильнее, чем большинство других людей. Весна наконец-то вступала в свои права, однако отнюдь не дневное тепло вызывало у визиря слабость и вялость. Эти ощущения вызывал у него и не голод тоже, ибо, несмотря на то что мусульманское войско в этом походе получало пищу лишь раз в сутки, после заката, живот Халил-паши казался ему самому твердым как камень.

Чтобы хоть как-то охладить гнев султана, вызванный его разочарованием, к нему привели взятых в плен защитников города. Эти бедняги, пытаясь преследовать отступающих турок, были схвачены и оказались в плену.

Мехмед равнодушно понаблюдал за тем, как пленников подвергли пыткам, используя раскаленные ножи, а затем ослепили. Они в любом случае не могли сказать ничего полезного, и он потерял к ним интерес еще до того, как была допрошена хотя бы половина из них. Поэтому он приказал повесить их всех привязанными за ступни на поспешно сооруженной деревянной раме. Затем их одного за другим распилили надвое от промежности до плеча длинными пилами. Мехмед когда-то слышал, что христиане очень ценят свои головы и очень боятся последствий того, что их головы отделят от тел. Поэтому, решив не унижать их, султан распорядился оставить их головы на месте. И вот теперь все они были мертвы и легкий парок медленно поднимался от их останков.

– Я опечален, – сказал Мехмед.

Никто ничего не ответил. Промолчал даже Халил-паша, ценивший свою собственную голову не меньше, чем любой христианин.

– Я предоставил вам орудия и средства, необходимые для выполнения стоящей перед нами задачи, но тем не менее я до сих пор сижу снаружи городских стен, а их император смотрит сверху вниз на меня с вершины вон той кучи грязи. Объясните мне, почему так произошло.

Халил-паша сделал шаг вперед, но, прежде чем он успел что-то сказать, Мехмед заговорил снова.

– Мне жаль этих неверных, – произнес он, указывая широким жестом куда-то позади себя. – Несмотря на все мои призывы и мою милость к вам, вы потерпели неудачу. Вы все и каждый из вас. И все, до чего вы смогли додуматься, – это привести ко мне этих людей, этих храбрых защитников, и заставить меня смотреть на то, как вы их истязаете… Я опечален, – повторил султан.

Чувствуя, как нарастает волна гнева, которая может смыть и его самого, и всех остальных, Халил, воспользовавшись паузой, сделанной султаном, поспешно сказал:

– Можно попробовать кое-что еще.

Мехмед минуту-другую ничего не отвечал. Наконец он вздохнул и провел рукой перед лицом, как будто пытаясь ладонью пригнать воздух к своему носу и лучше почувствовать висящий в нем запах. Халил воспринял это как разрешение продолжать говорить. Он был уже бывалым придворным, служившим еще отцу Мехмеда и пережившим его, а потому хорошо понимал смысл жестов своих повелителей.

– Всегда считалось, что Великий Город и окружающие его стены были построены на твердом каменистом грунте, – сказал он.

Мехмед посмотрел своему визирю прямо в глаза в первый раз с самого начала этого их общения.

– Но среди наших наемников есть люди, которые утверждают, что это не так.

– Я тебя внимательно слушаю, – оживился Мехмед.

– Эти люди с севера, из земли, которая называется Саксонией, – сказал Халил. – Они занимались добычей серебра и хорошо разбираются в том, как нужно копать и срывать целые горы. Для их инструментов, говорят, мрамор – это все равно что воск, а черные горы в их родной земле – просто кучи пыли.

Мехмед смотрел на своего визиря и наслаждался, видя, как напряжен этот человек в своем стремлении угодить ему, султану. Он знал, что Халил очень сильно обрадовался бы, если бы увидел, что его султан висит на виселице с отрубленными ступнями.