Королева викингов - Пол Андерсон

Брайтнот был уверен, что недавнее событие в Дании было небесным знамением.

— Пришла пора тебе вести свой собственный народ к вере, — сказал он.

Хокон кивнул.

— В ином случае Харальд Синезубый получит новое мощное оружие против меня?

— Ты не должен так думать, — укорил его Брайтнот.

— Королю приходится, — почти ласковым тоном ответил Хокон. Брайтнот, обиженный, умолк.

Однако позднее священник все же помог королю составить речь, которую следовало произнести на тинге во Фросте. Если удастся покорить приверженных своей вере упрямых трондов, то остальные должны будут без особых колебаний последовать за ними. А предводитель трондов ярл Сигурд, Творец Королей, был другом Хокона с самого рождения.

И вот Хокон пожаловал туда со всей своей свитой и дружинниками. Узнав о цели его приезда, Сигурд не выказал никакой радости.

— Ты рискуешь всем, — предупредил он. Но Хокон не пожелал слушать его. Ярл нахмурился. — Что ж, в таком случае я поддержу тебя всеми своими силами, — твердо сказал он, — но, боюсь, если ты не станешь слушать моих советов, дела могут обернуться даже хуже, чем я того опасаюсь.

Неустрашимый, когда доходило до дела, сын Харальда Прекрасноволосого вскочил на камень и обратился звонким голосом к тем, кто собрался на тинг.

Он с самого начала взял быка за рога и объявил, что такова его воля и приказ ко всем бондам и земледельцам, богатым и бедным, молодым и старым, свободным и рабам, мужчинам и женщинам: они все должны позволить окрестить себя и уверовать в единого Бога, чьим сыном и воплощением был Христос, отказаться от языческих богов и жертвоприношений, соблюдать церковные праздники, отдыхать каждый седьмой день и поститься по пятницам. По мере того как он говорил, волнение в толпе росло. Ропот становился все более мрачным, а крики все более громкими.

Бонды уловили из королевской речи только то, что король стремился затруднить их работу и что они таким образом не смогут более заботиться о своих фермах. Рабы в один голос стонали, что король хочет лишить их еды, а без еды они не смогут делать вовсе ничего. А многие говорили, что король Хокон очень похож на своего отца и всю родню — они никогда не знали меры золоту, но постоянно скупились насчет продовольствия.

Хокон густо покраснел. У него действительно был не такой уж богатый стол, но ведь дело было только в том, что он ненавидел неумеренное обжорство и пьянство, которые ему так часто приходилось видеть в других местах. Сигурд незаметно дернул его за плащ. Король закусил губу и умолк. А ярл оглушительным голосом призвал всех к молчанию. Постепенно шум стал стихать.

Тогда вперед вышел всеми уважаемый Осбьёрн Медальхус из Гаудаля. Его речь текла плавно и неудержимо, как приливное течение, наполняющее фьорд.

— Король, когда ты впервые явился перед нашим тингом в Траандло и пообещал вернуть нам наши исконные права на землю и мы выбрали тебя нашим королем, нам, бондам, показалось, что мы дотянулись руками до небес. Но теперь мы даже не знаем, кто мы такие и что мы есть: обладаем ли мы все еще нашей свободой, или же ты снова связал нас неволей, причем неволей неслыханной, обязывая нас отказаться от веры наших отцов и их предков. Они были лучше, чем мы, эти старые люди, и потому мы храним их веру.

Мы питали к тебе такую сильную любовь, что позволили тебе устанавливать вместе с нами, что должно быть законно и правильно. Мы, свободные жители, все так же готовы поддержать здесь, на тинге во Фросте, те законы, которые ты дашь нам и с которыми мы согласимся, сочтя их справедливыми. Мы будем следовать за тобой и помогать тебе удерживать свою власть, пока в каждом из нас, собравшихся сегодня на тинг, теплится жизнь, но только если ты, король, удержишься от желания требовать от нас больше, чем мы можем или желаем тебе дать.

Если же ты все же захочешь угрозами и силой свершить то, чего только что требовал от нас, тогда мы, свободные жители, решим, что ты желаешь зла своей земле, и найдем себе другого правителя, который оставит нам свободу придерживаться той веры, кою мы считаем своей.

Теперь же, король, тебе надлежит выбрать тот или иной путь, и тинг не может закончиться прежде, чем ты дашь ответ.

Он отступил в толпу. Отовсюду раздались крики согласия. Стража Хокона вцепилась было в оружие, но трондов, хотя они и были безоружны, было много больше, чем дружинников, да и их собственное оружие лежало неподалеку.

Ярл Сигурд громко прошипел Хокону, что тому пора сойти с камня. Потрясенный, король никак не ожидал такого отпора — он повиновался, Сигурд поднялся на его место и воздел руки над головой. Волнение снова начало стихать.

— Бонды, главное желание короля Хокона — никогда не вступать с вами в борьбу! — прокричал он. — Нет на свете ничего такого, что он согласился бы променять на вашу любовь к нему.

Хокон остается их королем, согласились тронды. Затем выступили два или три человека, сказавшие, что да, пусть будет так, но королю следует, со своей стороны, принести вместе с ними жертву во имя мира и благосостояния, как это делал его отец. Сигурд от имени короля пообещал это. Толпа приветствовала эти слова едва ли не счастливыми криками, а затем законоговоритель закрыл тинг. Как всегда, прошло немало дней, прежде чем все его участники разъехались по домам.

Однако Хокон, оставшись наедине с Сигурдом, буквально набросился на него:

— Я не сказал ничего, а ты дал позорную, греховную клятву от моего имени. А я доверял тебе, хотя ты и язычник… — Он с трудом заставил себя умолкнуть.

— Смею надеяться, что в своем доверии ты был и остаешься прав, — с величайшим спокойствием ответил ярл. — Поверь, что ты дорог моему сердцу, ты, давший моему сыну свое собственное имя, которое было также именем моего родного отца.

— Но ты подготовил все это заранее — с Осбьёрном и всеми остальными… Подготовил, не так ли?

— Да, в той мере, в какой человек может планировать свои поступки, а может он, впрочем, не так уж много. Пойми, король, что ты был решительно настроен произнести перед народом те слова, которые сказал. Я предвидел, что это когда-нибудь случится. Но я также предвидел, что за этими словами может последовать бунт… и твоя гибель… Мы остались бы без предводителя, так что Харальд Синезубый и сыновья Гуннхильд смогли бы взять нас голыми руками. Я решил, что лучше всего будет, если мы постараемся избежать неприятностей, обойтись речами, прежде чем в ход пойдут копья.

— Ты сказал, что я буду на их языческом пиру!

— Так будет лучше всего, король, если ты хочешь сохранить свою власть. В тот момент я не видел никакого иного выхода. Но, конечно, мы можем попробовать придумать что-нибудь другое. — Сигурд немного выждал — в низкой комнатке на втором этаже длинного дома, где они сидели вдвоем, трепетал желтый свет ламп — и вновь заговорил вполголоса: — Неужели это и впрямь настолько ужасно? Мне кажется, что я делаю для тебя все, что в моих силах, но при том почитаю старых богов. Мне кажется, что они достойны этого. Почему же я не должен стремиться быть достойным их? Этот твой Христос — он чужд и незнаком нам. Кроме того, король, вспомни о тех людях из твоей дружины и жителях всей страны, которые готовы умереть за тебя. Разве может быть в преданности что-то дурное? Почему же это не относится к верности своим богам? — Он вновь помолчал и продолжал уже почти шепотом: — И разве мир богов не замечательный мир? Зеленый Иггдрасиль, на котором растет и сияет все сущее в мире… но это еще и то самое дерево, на котором висел Один, обретая мудрость, сокрытую по другую сторону смерти… Тор, отгоняющий от нас троллей и порождаемую ими тьму дотоле, пока на мир не придет последняя зима… И все это наше, король, созданное не в Ромаборге и Империи, но истинно наше. Долго ли мы сможем без всего этого оставаться сами собой?