Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

– О да, я очень полюбила ее.

– Я тоже, Джейн, я тоже. Она принадлежит к числу тех редких созданий, кого невозможно не любить.

– Доктор Хьюик, – она посмотрела на него круглыми светлыми глазами, – вы верите в новую карту Вселенной?

– Да, – ответил он, думая, что девочка кажется намного старше своих десяти лет.

– А мне кажется, что королева – Солнце, вокруг которой вращаемся мы все.

– Джейн, – сказал он, – я не сумел бы выразиться лучше.

Вскоре он отослал ее прочь, хотя она не хотела уходить. Катерина кричала все громче и тревожнее. Доктору не хотелось пугать девочку. Он ничем не мог помочь королеве, но и уйти тоже не мог, он просто ждал. Ждать пришлось долго – всю ночь, все утро. Иногда кто-то выходил из комнаты, за чистыми простынями, поменять воду или принести еду для дам, он вскакивал, выжидательно смотрел на выходящих. Те молча качали головой. Бедная Кит, какие тяжелые роды! Он ждал, чувствуя себя бессильным, понимая: несмотря на все его медицинские познания, он ничем не может облегчить ее страдания. Так, мучительно медленно, прошел целый день. Жарко и душно, похоже, собиралась гроза. Наступила ночь, и Хьюик вдруг понял, что ничего не ел; ему казалось, что он не может есть. Минуты ползли очень медленно. Крики Катерины проникали в него. Впервые он задумался, переживет ли она роды.

С рассветом проснулись первые птицы; из комнаты, усталая и измученная, вышла Лиззи Тируит. Она улыбалась:

– Доктор, королева только что родила дочь. Я иду за лордом-адмиралом.

Глаза Хьюика неожиданно наполнились слезами. Только в тот миг он понял, как он тревожился за своего милого друга. У Катерины родилась дочь!

Послышались тяжелые шаги. Сеймур тяжело топал по деревянной лестнице, затем шел по галерее. Подойдя к двери, он оттолкнул Хьюика со словами:

– Хьюик, это дело семейное, вы нам не нужны.

Замок Садли, Глостершир, сентябрь 1548 г.

Люди двигались по комнате как тени. Шаркали, перешептывались. Журчала вода, которую переливали из кувшина в кубок. Что-то подносят к ее губам. Прохладная жидкость стекает в горло. Мысли у Катерины путаются и ускользают; она вот-вот провалится в забытье. Ей жарко, она вся горит. Неужели ее уже пожирает адское пламя? Потом она вспомнила удушливую летнюю жару.

– Где Хьюик? – тихо спросила она. – Я должна видеть моего врача. – Она не может ни за что уцепиться, мысли путаются в голове. Она сбрасывает простыни. Кровать – как раскаленная печь. – Откройте окно! – хрипло приказывает она, хотя и не уверена, что какие-то звуки слетают с ее губ.

Какая-то девушка машет веером; сначала она чувствует приятную прохладу, затем ей становится холодно. Миг – и она промерзла до костей.

– Мег?

– Я Джейн, – говорит девушка.

Теперь Катерина и сама видит ее светлые круглые глаза и лебединую шею. Она совсем не похожа на Мег. До ее ушей доносятся тихие обрывки разговоров. Мэри Сеймур… она помнит, что ее малышку назвали Марией в честь ее падчерицы, вернувшейся в лоно семьи. «У меня есть дочь», – думает она, по-прежнему почти не веря в случившееся.

– Джейн. – Ей вдруг становится страшно за малышку. – Джейн, маленькая Мэри здорова?

– Да, здорова. Сейчас она у кормилицы…

– Я хочу подержать ее. – Ей хочется прижаться лицом к ее мягким волосикам, вдохнуть ее сладкий аромат.

– Ребенка в возрасте недели от роду нельзя беспокоить во время кормления, – властно возражает Лиззи Тируит.

Катерине отчаянно хочется дотронуться до своей малышки, почувствовать, как та обхватывает ее палец крошечными пальчиками, увидеть ее ротик, похожий на бутон, припухшие после кормления губки. Невыносимо разлучаться с ней. Она пробует сесть, приподняться, но тело как будто налилось свинцом.

– Тише, тише. – Ловкие руки Лиззи укладывают ее назад, на подушку. – Вам дадут ее, когда покормят.

– Где Дот? – спрашивает она. – И где Елизавета? Где мои девочки?

– Дот здесь нет, – говорит Джейн. – Она в Кум-Боттом, в Девоне, разве вы не помните?

Но Катерина ничего не запоминает. Воспоминания похожи на юрких рыб; они ускользают между пальцами, хотя ей кажется, что она крепко держится за них.

– А Елизавета?

– Елизавета в Чезенте, у лорда и леди Денни. – Лицо Джейн то попадает в поле зрения, то смещается, как будто Катерина видит ее под водой. Она закрывает глаза и позволяет течению унести себя.

– Родильная горячка… – слышит она голос Лиззи. Лиззи с кем-то тихо переговаривается. С кем – с Сеймуром или с Генрихом? Должно быть, с Сеймуром… ведь Генриха уже нет.

«Я умираю», – думает она, и ее охватывает ужас. Она уже не в первый раз задумывается, к какому мужу она присоединится на небе – если, конечно, попадет в рай. О другом исходе страшно даже думать. Возьмет ли ее к себе самый великий из ее мужей? Нет, рядом с Генрихом, скорее всего, Джейн Сеймур. Может быть, она дождется последнего мужа, отца своей дочери? Она просит у Господа не давать ей Сеймура на целую вечность. Возможно, она соединится с Латимером, потому что с ним она прожила дольше всего. Милый Латимер, которого она убила… при этой мысли ее ужас усиливается. Его лицо появляется перед ней; неужели он уже встречает ее?

Нет, перед ней возникает лицо Хьюика с потемневшими от горя глазами. Катерина догадывается, что Хьюик волнуется за нее, и вспоминает, что она умирает. Она берет его за руку, тянет к себе, прикрывает ладонью губы и шепчет:

– Хьюик, он отравил меня! – Она сама не знает, откуда в ее голове такие мысли. И все же… с ней что-то неладное. Она вспоминает слова Сеймура: «Я хочу знать, что вы даете моей жене». – Он хочет избавиться от меня, чтобы потом жениться на Елиз… – Катерина из последних сил приказывает себе замолчать. Она просто не может забыть, что сама сделала с Генрихом, с Латимером. Сомнение точит ее изнутри, как червь. Кто дал ей лекарство? Перед ней открывается черный мрак, мрак преисподней; ей холодно. – Хьюик… – шепчет она в самое его ухо, – я отравила короля?

– Нет, Кит, нет. – Он гладит ее по голове.

Она уплывает, скользит, падает.

– Я ухожу, Хьюик. Приведите ко мне Паркхерста. Пора!

С ней рядом вдруг оказывается Сеймур; он ложится рядом, сжимает ее руку. Ей кажется, что она вот-вот задохнется, она пытается отодвинуться, вырваться. Лиззи смачивает ей лоб мокрым полотенцем. Холодная влага успокаивает, но от полотенца едва заметно пахнет плесенью. Катерина морщится.

– Со мной плохо обращаются, – жалуется она Лиззи. Слышен плеск воды: Лиззи выжимает полотенце в таз. – Мои близкие не заботятся обо мне. – Она пытается кивком указать на мужа, ведь она говорит о нем. – Смеются над моими несчастьями…

– Что ты, милая, – слышится елейный голос. – Я тебя не обижу. – Сеймур обнимает ее; рука у него тяжелая, как будто на нее положили железный прут.