Трикстер, Гермес, Джокер - Джим Додж

— Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя отпустил? Я — тот кто тебе нужен, правда? Тогда помоги мне. Помоги. Прошу тебя. Ну пожалуйста.

И Дэниел исчез с Алмазом.

Около полуночи без всяких предварительных сигналов концентрация Дэниела подалась и пропала. Он попытался сфокусироваться, но силы не было. Ошеломленный, он собрался с силами и представил себя воплощающимся с Алмазом. Возвращение было мучительным. Дэниел не понимал, в каком мире находится. Он стоял на коленях перед Алмазом, ища огненную спираль. Он услышал слабый гул справа от себя. Он повернулся и тут же ослеп от светящегося шара, несущегося на него. Он подался вбок, прикрывая собой сумку, как раз в тот момент, когда водитель черного «Транс Эм» ударил по тормозам, остановившись в ста пятидесяти ярдах от него. Когда машина дала задний ход, Дэниел застегнул сумку. Водитель съехал на противоположную обочину, пересек разделительную полосу и остановился возле Дэниела. На секунду Дэниел решил, что это женщина — из-за длинных светлых волос — и был сильно разочарован, когда коренастый мужчина лет тридцати в ковбойских сапогах, «Левисах» и армейской куртке обошел машину и сказал:

— Это что за хрень такая творится?

— А в чем дело? — невинно удивился Дэниел, поднимаясь на ноги.

— А ты не видел? Вспышка света и вдруг — бам! И ты тут, а вокруг все светится. В жизни не поверю, что ты ничего не заметил!

— Я присел на корточки, — объяснил Дэниел, — услышал, что вы подъезжаете, и от неожиданности вскочил на ноги. Может, это свет от фар отразился на моем чемодане, здесь много металлических частей — замок, уголки…

Блондин взглянул на Дэниела с его пожитками и покачал головой, потом пожал плечами:

— Видно, напалм напомнил о себе. В моем случае вполне вероятно. А, да какая разница? Чего париться о пустяках, если Смерть уже знает твой адрес? Такой у меня девиз.

— Хороший девиз, — проговорил Дэниел.

— А ты чего здесь, автостопишь? До рассвета я еду в сторону запада, потом поворачиваю назад.

— Спасибо, — сказал Дэниел, подбирая чемодан и сумку.

— А как ты здесь вообще оказался? — спросил блондин. — Странствующий Боулер, или кто ты такой?

— Профессиональный игрок в боулинг и религиозный приверженец, — пояснил Дэниел.

— Какой только работы не бывает, — блондин открыл Дэниелу дверь.

— А вы? — поинтересовался Дэниел, залезая внутрь. — Что-то поздновато с работы.

— Ремонтирую игровые автоматы в Шамроке. Вторая смена, с двух до десяти. Для патрулирования остается добрая половина ночи и раннее утро.

— А что за патрулирование? Для кого?

— Для моего старого работодателя — Смерти.

— Серьезно? — переспросил Дэниел. Не хотелось, чтобы ему пудрили мозги.

— Для него, костлявого. Поехали, расскажу, — и он захлопнул дверь.

— Круто, — Дэниел проговорил это вслух, еще не решив, иронизирует или нет. Хотя чего париться о пустяках, напомнил он себе. Ехать так ехать.

Блондина звали Кенни Коппер. Вскоре после восемнадцатилетия суд преподнес ему в подарок выбор между двумя годами исправительно-трудовых работ за нарушение спокойствия, сопротивление аресту и нападение на полицейского — последнее суд счел тяжелейшим проступком, а вовсе не самозащитой — и немедленной отправкой в морскую пехоту. Спустя восемь месяцев он приземлился в Сайгоне. Через неделю их отправили в Хе-Сан.

Он рассказал Дэниелу, что после того как их туда забросили, он сунул голову в задницу дракона и увидел там целый мир дерьма.

— Конгресс продал нас с потрохами. Как-то мы отправили пару ребят в разведку — и никогда их больше не видели. Все, что прикасалось к взлетной полосе, разносило в момент. Никакой медицинской эвакуации. Никакой смены. Они забрасывали нам жратву и боеприпасы, но все, что происходило за пределами лагеря, — это был кромешный ад. И в чем самая жопа, Герм, — мы были попросту наживкой, пушечным мясом, поскольку Конгрессу нужна была массовка для осады, они хотели приманить их на нас, а потом пришлепнуть. Здорово придумали, а? Остроумно. Я думаю, это даже косоглазые поняли, необязательно быть доктором наук, чтобы допереть, верно? Конгресс их свернул так, что задохнуться впору, а они все держались. И тут им прислали нас.

Поначалу было еще ничего. Я припер из Сайгона фунт «травки Будды» — ею там торговали по пятьдесят баксов на каждом углу — и можно было малость расслабиться после бомбежек и перестрелок. На базе нас все звали «буги-бункером». Черный парень, нас с ним вместе призвали, Доннел Фоксворт — мы звали его Пожарником, потому что он хвастал, что девицы под ним прямо горят — припер две коробки кассет: «Мотаун», Джими Хендрикс, «Дорз», Боб Дилан, «Стоунз», ну, сам знаешь. С травкой Будды и музыкой еще можно было как-то жить.

Понимаешь, парень, нам нужна была серьезная моральная поддержка, потому что косоглазые нас гнобили со всех сторон, и с земли, и с воздуха, окружили нас, как лягушек в банке. Они забрасывали нас бомбами когда припрет: и днем, и ночью, то по две минуты, то по двадцать часов, не угадаешь. Ты там не был, парень, тебе не понять, как это, когда ты слышишь, что вертолет приближается, приближается, слышишь, как смерть гудит над тобой, и кровь в жилах начинает выть, как бешеный пес; ты весь превращаешься в один сплошной нерв; задница напрягается так, что когда ты ее потом расслабишь, все штаны будут в дерьме; а в ухо тебе верещит Дилан: «Ты остался один!» — и даже если у тебя не съезжала крыша во время налетов, она съезжала потом от всего остального. И вся на свете трава Будды и все на свете стереосистемы ни хрена бы не изменили. Все это было слишком по правде. Постоянный тошнотворный страх.

На третью неделю они взялись за нас всерьез, лагерь превратился в саперную площадку. Попробуй заснуть, когда всю ночь над ухом грохочут минометы, а за стеной шастает кто-то, готовый перерезать тебе горло. Я обнимал себя за плечи в грязной траншее, сворачивался у стены, борясь с приступами дизентерии, задыхаясь от запаха собственного страха, дерьма, пороха, дыма, взорванной земли и тел. Бомба влетела в траншею в половине футбольного поля от места, где я сидел. Меня так контузило, что чуть мозги из ушей не вытекли. Я встал на колени и стал вглядываться в дождь и в ночь, меня так шлепнуло, что я стоял там и думал: а интересно, можно увидеть точку, откуда начинается дождь? Я вглядывался так, и тут рядом упал белый бумажный прямоугольник. Едва я его тронул, как понял, что это. Я бы что угодно отдал, лишь бы этого не видеть. У нас в части был парень, Билли Хайнс, мальчишка совсем, из Миссури, спокойный, застенчивый, женат на семнадцатилетней девчушке по имени Джиннили, в первом письме из тыла она ему написала, что после его последнего визита забеременела. Мать сфотографировала ее на лужайке перед домом, дом сзади виднелся, а на обороте фотографии было написано: «Жена и ребенок. Не забывай, я люблю тебя. Джиннили». И лицо у нее было — ох, парень — такое юное, и смелое, и полное надежд, такая славная девчонка, светловолосая, с веснушками, черт возьми, и вся светилась от того, что ждет ребенка. Он ее все время носил с собой. Я как-то сказал ему, что не надо бы такой милой леди смотреть на весь этот кошмар, пусть бы он ее спрятал подальше, а он сказал — голос у Кенни начал срываться — сказал: «Она мой талисман. Она светит мне через весь этот мрак, чтобы я вернулся домой, к ней и ребенку». И когда я подобрал в грязи ее фотографию и взглянул на нее, меня вдруг пробило насквозь, я потерялся где-то внутри себя, исчез. Понимаешь? Оставил пост, сдался. Меня больше не было.