Горький вкус времени - Айрис Джоансен

Душистые и нежные белые и золотые нарциссы дополняли все это буйство запахов и красок; голова кружилась от красоты и ароматов. Зацвели и фиалки, но не в полях. Темно-пурпурные цветы любили тень, и их клумбы располагались под деревьями в апельсиновых и оливковых рощах; срывать фиалки следовало задолго до рассвета, когда их аромат был особенно сильным.

Шло второе утро сбора фиалок. Франсуа стоял у тележки, наблюдая за сборщиками. Десятки факелов причудливо освещали рощу, черный дым клубами поднимался вверх и вился между зелеными ветвями тенистых деревьев.

– Правда, это чудесно?

Франсуа обернулся и увидел Катрин, подъезжавшую к нему верхом на гнедой лошади.

– Почему вы не остались в постели? В такую рань мы оба здесь не нужны.

– Я была слишком взволнована. Вчера мне пришлось быть в сарае для анфлеража, и я не попала на сбор фиалок. – Катрин обвела глазами рощу и отыскала Мишеля, помахавшего ей рукой. Она приветствовала его в ответ и повернулась к Франсуа. – Правда, это прекрасно? Фонари, темнота и цветы.

Франсуа снисходительно улыбнулся.

– Прекрасно. Анфлераж?

– Мишель вам не показывал? Вы так много времени проводите вместе, я думала, он вас туда водил. – Лицо Катрин осветилось радостной улыбкой. – Хорошо. Я рада, что он этого не сделал. Сейчас я вам сама покажу. Едемте со мной.

Она ударила пятками лошадь и послала ее галопом по направлению к каменным сараям, находившимся позади усадьбы. Прохладный ночной ветерок трепал волосы Катрин, она чувствовала, как ее охватывает какое-то дикое возбуждение. За спиной раздавался стук копыт и негромкий смех Франсуа. Катрин подъехала к каменному строению позади сарая для вытяжки, соскользнула с лошади и обернулась к Франсуа, натягивавшему поводья.

– Зажгите фонарь, – переводя дыхание, попросила Катрин и привязала лошадь к перилам перед дверью.

Франсуа спешился и зажег фонарь, прикрепленный к седлу. На его лице играла широкая улыбка, а глаза горели возбуждением под стать Катрин.

– Что дальше?

Катрин распахнула тяжелую дверь длинного сарая и вошла первой в темную рабочую комнату. Из-за закрытых ставней воздух был спертым, и молодых людей тяжелыми клубами окутал аромат фиалок. Сарай был пуст; для рабочих, обычно сидящих за разложенными деревянными рамами со стеклянными тарелками на столах, было еще слишком рано.

– Этот способ мне нравится гораздо больше, чем вытяжка. Он как-то мягче. – Катрин подошла к первому длинному столу. – Они смазывают эти стеклянные тарелки маслом, а потом разбрасывают на них лепестки, оставляя на два-три дня в прохладной темноте, чтобы цветы могли отдать свою душу, а после…

– Душу? – переспросил Франсуа, которого это позабавило.

– Так Мишель зовет аромат. – Катрин постучала по раме. – Потом увядшие лепестки вынимают, а на стекло кладут свежие. Это повторяется пятнадцать-двадцать раз, прежде чем помада будет готова и ее можно будет сливать в глиняные кувшины. Вытяжки очень мало, но запах невероятно сильный. Гораздо сильнее, чем от душ, отданных при обычной вытяжке или дистилляции.

– Вот вы и снова произнесли это слово, – улыбнулся Франсуа. – По-моему, не только Мишель думает о запахе, как о душе.

Катрин улыбнулась ему в ответ.

– Не такое уж это великое открытие. Почему бы земле и цветам ее не иметь? – Она взяла фонарь и направилась к двери. – Вы разве не верите в душу, Франсуа?

– Верю. – Франсуа придержал дверь открытой. – Я верю, что у революции есть душа.

У Катрин дрогнул голос.

– Не могу согласиться с вами. Я попробовала ваших прекрасных революционеров в аббатстве.

– Эти люди не были ее душой. Это были колючки и сорняки, губящие каждый сад, если их не вырвать. – Франсуа спокойно выдержал взгляд Катрин. – Душа – это права человека. Но мы должны позаботиться о том, чтобы они не утонули в море крови.

– Вам придется трудно, – коротко сказала Катрин, закрывая дверь и подходя к лошади. – Я не хочу больше иметь ничего общего с вашей прекрасной революцией. Я останусь здесь, в Вазаро.

– Хорошо. – Франсуа подсадил девушку на лошадь и вскочил на свою. – Я не хочу, чтобы вы даже приближались к Парижу. Теперь ваше место здесь.

Катрин с любопытством посмотрела на него.

– И все же вы прежде осуждали меня, когда я цеплялась за свой маленький садик в Париже. А Вазаро – огромный сад.

– Кажется, это было так давно. – Франсуа серьезно посмотрел на Катрин. – Нет ничего плохого в том, что человек не хочет снова бросаться на тернии. Видит бог, я испытываю соблазн обрести свой собственный сад.

– Оставайтесь здесь, – порывисто сказала Катрин. – Вам ведь здесь нравится. Мишель говорит, что вы понимаете цветы. Вам нет никакой нужды уезжать и…

– Мне придется вернуться. Я и так пробыл здесь слишком долго. – Франсуа покаянно улыбнулся. – Я собирался остаться всего на несколько дней, а они растянулись на целые недели. Ваш Вазаро действует на чувства как наркотик.

Катрин ощутила неожиданную боль. Он уезжает. И больше не будет его дружеского присутствия, работы бок о бок с ней на соседнем поле, не будет смеха и обсуждения дневных заданий за ужином, не будет прогулок с Франсуа и Мишелем.

– Когда вы собираетесь ехать?

– Завтра утром.

– Так скоро? – Катрин попыталась улыбнуться. – Наверное, это как-то связано с посланием, которое вы получили вчера. Дантон не может без вас обойтись? Вы говорили, что он скорее всего уехал из города.

– Он вернулся в Париж, но послание было не от Дантона. – Франсуа отвел глаза. – Просто я вам здесь больше не нужен. Теперь вы уже полностью держите в руках бразды правления Вазаро. – Он повернул коня и пустил его рысью по направлению к оливковой роще. – И я нужен в Париже.

– Нет, мне вы не нужны. – Катрин последовала за Франсуа. Ее лошадь пробиралась между пучками травы на склоне холма. Он был ей не нужен, но Катрин неожиданно поняла, что отчаянно хочет, чтобы он был здесь. За последние недели Франсуа стал такой же неотъемлемой частью Вазаро, как Мишель и цветы, и Катрин испытывала по отношению к нему такое же яростное собственническое чувство, как и по отношению к ним. Почему он не может остаться, ведь здесь он будет в безопасности? Париж был городом безумцев, населенным такими людьми, как марсельцы.

Они добрались до вершины холма, и Франсуа натянул поводья, поджидая девушку.

Над оливковой рощей вставал рассвет, освещая лишь верхушки деревьев и оставляя в темноте их нижние ветви и медленный поток сборщиков, обрывавших под ними в полутьме ароматные фиалки.

– После восхода солнца я присмотрю за полем гиацинтов, – спокойно произнес Франсуа. – Вы поедете со мной или у вас сегодня утром дела с месье Огюстэном?