Загадка Катилины - Стивен Сейлор

До моего слуха дошли сведения о том, что претор Публий Лентул — да, граждане, Лентул-«Ноги» — не смейтесь, пока я не сказал главного! — старался подкупить послов аллоброгов, надеясь поднять восстание в Альпах. Вчера эти послы отправились обратно в Галлию, имея с собой письма и распоряжения, сопровождал их один из приспешников Лентула, Тит Вольтурций, у которого было письмо к самому Катилине.

О Геркулес, подумал я, наконец-то настал момент, о котором я давно молил богов, — настало время разоблачить всю глубину падения этих людей, представить перед Сенатом и народом неопровержимые доказательства их злонамеренности. Вчера я вызвал к себе двух преданных и добропорядочных преторов, Луция Флакка и Гая Помптиния, и объяснил им положение дел. Исполненные самоотверженного патриотизма, эти люди вняли моим приказаниям без всяких колебаний. С наступлением ночи они тайком пробрались к Мильвийскому мосту, разделили своих людей на две группы и расположили их по разные стороны Тибра, а сами скрылись в близрасположенных домах и принялись ждать.

В ранний час их терпение было вознаграждено. На мосту показались послы аллоброгов в сопровождении Вольтурция и его предательски настроенных друзей. Наши люди окружили их и захватили. Обнажились мечи, но преторы со своими воинами заранее предвидели такую возможность, Вольтурций же с компанией поразились неожиданному нападению и тому, что аллоброги отъехали в сторону и не встали на их защиту. Преторам попали в руки их письма, нераспечатанные. Вольтурция с людьми взяли под стражу и привели к дверям моего дома как раз перед рассветом. Я немедленно вызвал тех людей, печати которых красовались на письмах, и тех, кто был причастен к заговору, среди них печально известный Гай Кетег и, конечно же, Лентул, который прибыл позже всех, несмотря на репутацию своих ног. Возможно, ему хотелось спать после того, как он всю ночь писал письма.

Меня посетили несколько государственных мужей. Они побуждали меня продолжить начатое и самому распечатать письма, чтобы знать наверняка, в чем обвинять злодеев. Но я настоял, чтобы их открыли и прочитали только перед Сенатом. Я поспешно созвал Сенат здесь, в храме Согласия. Вспомните, в честь чего поставлен этот храм: в честь порядка и согласия всех сословий римлян — плебеев и патрициев, богатых и бедных, вольноотпущенников и свободных по рождению, — в честь всех тех, кого сегодня спасли от угрозы, нависшей над нашим государством.

Сначала Вольтурция вызвали, чтобы дать показания перед Сенатом. Человек был настолько испуган, что едва мог говорить. Чтобы развязать ему язык, ему пообещали неприкосновенность — ведь он был всего лишь посланником, назначенным для передачи письма, хотя ему многое было известно, как впоследствии выяснилось. Этот заикающийся посланник прибыл из Кротона, расположенного на самом юге Италии, на ее подошве, так сказать. И этой язвочки оказалось достаточно, чтобы поразить все планы «Ноги» Лентула.

Я вздохнул и посмотрел вокруг себя. Толпа смеялась, как смеялась всегда, когда Цицерон принимался играть словами. Говорят, что даже перед искушенными сенаторами он не мог удержаться и не сострить, если была такая возможность и если от этого врагу приходилось несладко. Улыбался даже Экон. Но Метон не улыбался, он настороженно хмурился, словно разгадывал загадку посложней игры слов Цицерона.

— И что же открыл нам Вольтурций? Я вам скажу: Лентул дает ему письмо, в котором просил Катилину как можно быстрее собрать армию из беглых рабов и повести ее на Рим.

Смех прекратился, и в толпе послышались крики возмущения. Я вспомнил, как Катилина изображал Цицерона, метающего молнии и подчиняющего толпу своей воле. Теперь мне казалось, что я гляжу не на Цицерона, а на блестящую статую Юпитера позади него и на беспокойные лица зрителей.

— В их план входили поджоги всех семи холмов внутри города — да-да, каждому заговорщику отводится определенный участок — и убийство многих граждан. Катилина должен был прийти на подмогу своим соратникам в городе и добить тех, кто попытается скрыться от него.

Волна гнева, словно горячий ветер, пронеслась по толпе. Восстание рабов и пожар: этих напастей более всего боялись римляне. Рабы и огонь придуманы, чтобы доставлять удовольствие людям, помогать им, но, выпущенные из-под контроля, они могут причинить неисчислимые бедствия. Использовать их против своих же сограждан казалось неимоверным преступлением, предательством, а Цицерон обвинил Катилину с его товарищами сразу в обоих грехах.

— Потом перед сенаторами выступили аллоброги. Они сказали, что с них взяли клятву, вручили письма Кетега и Лентула и приказали послать своих всадников на помощь восставшим. Представьте себе только армию рабов, преступников и галлов, вступающих в горящий Рим! Чтобы уверить их в успехе, Лентул сообщил им, что все предсказатели и даже книги Сивиллы сходятся в одном: ему предназначено быть правителем Рима, третьим Корнелием после Суллы и Цинны — правителем Рима или того, что от него останется, ведь ясно, что городу грозят бедствия, раз уж этот год десятый после обвинения девственной весталки и двенадцатый после пожара в Капитолии.

Цицерон помолчал и потряс головой от презрения к таким нечестивым суевериям.

— Аллоброги также рассказали нам о разногласиях среди заговорщиков. Лентул, ленивый и медлительный, хотел дождаться семнадцатого дня и уж тогда начинать резню под прикрытием праздника Сатурналий — того дня, когда хозяева меняются со своими рабами. Но кровожадному Кетегу не терпелось дождаться удобного случая и начать истребление и пожары прямо сейчас.

Потом настало время опросить самих обвиняемых. Их по очереди вызывали и показывали письма. Кетег признал, что печать его, но отрицал, что это его нить. Письмо же было написано его почерком и содержало все то, о чем я вам уже сообщил. Ранее я послал в дом Кетега специальный отряд, обнаруживший там большой тайник оружия — мечей и кинжалов. Их конфисковали. Кетег же насмешливо заявил нам, что он просто собирал оружие — таково его увлечение! Но когда письмо прочли вслух, он испугался, устыдился и замолчал.

Потом привели еще одного — Сатилия. Вскрыли письмо и снова обнаружили описание ужасного плана.

Затем настала очередь Лентула. Его письмо прочли. Там было то же самое, но он отказывается признать вину, как остальные. Я дал этому человеку — претору когда-то и римскому консулу — возможность защищаться. Он отказался, но захотел, чтобы привели Вольтурция и аллоброгов, чтобы он выслушал и их показания. Мы так и сделали. Но это его и подвело — они повторили все то же самое, а когда дело дошло до предсказаний, то мы ясно увидели, что может сделать с человеком стыд.

Все злодейство его замыслов и тщетная суеверная надежда на власть неожиданно предстали пред ним и лишили его рассудка, и вместо того, чтобы отрицать свою вину, что легко можно было бы сделать, он пустился в откровения. Никогда еще мы не слышали из его уст такого хнычущего голоса; ораторское мастерство и известный сарказм покинули его в то время, когда он больше всего нуждался в них.

Потом позвали Вольтурция, чтобы и перед ним открыть последнее нераспечатанное письмо. Увидев его, Лентул задрожал и побледнел; тем не менее он признал, что и письмо и печать — его. Я вам сейчас его зачитаю.