Сеятель бурь - Владимир Свержин

Слабо одетые Лис и Роман Багратион стояли посреди небольшой залы, и десятка два соплеменниц бравого гусара с грустью провожали царевича и его спутника.

– Блин, Капитан, видел я это все в саркофаге под мумией! Это ж беспредел какой-то! Меня тут общупали, точно я их гашиш под кожей вывожу! Ну шо, мадамы, всему хорошему приходит конец, мы с вами прощаемся, но, даст Бог, ненадолго. Давайте, подруги, нажимайте пружины на раз-два-три. Раз! Два! – Сергей обернулся к стоящему рядом Багратиону. – Ну шо, князь, через мусоропровод к славе и победе!!

Герои нужны в минуты опасности, в остальное время герои опасны.

Габриель Лауб

Ясное безоблачное утро 25 мая 1806 года стало последним в жизни многовековой империи, известной как Османская Порта. Селиму III не пришлось наблюдать воочию побоище, разыгравшееся перед рассветом у стен Константинополя, но доносившиеся в уединенный киоск вопли и стоны с каждой минутой все более добавляли седины в его черную дотоле бороду.

В начале боя все развивалось именно так, как сулил почтеннейший ибн Батик. Примерно с полуночи русские войска начали грузиться на корабли, и шумная суета, царившая в лагере, не оставляла сомнений, что время для решительного удара выбрано абсолютно точно. Но всякий обман лишь тем отличается от правды, что слишком на нее похож.

Когда опьяненные аракой[44]и парами гашиша воины султана рванулись в атаку, находившиеся в лагере обозники бросились наутек, суматошно отстреливаясь, но вовсе не стремясь найти смерть под ятаганами турок. Успех и трофеи кружили головы нападавших, и наступление их, с самого начала не особо стройное, вскоре напрочь утратило порядок и управление. В этот-то момент заранее отошедшие за линию горизонта основные части Кутузова в жутком молчании под барабанный бой двинулись навстречу смешавшемуся противнику.

Янычары и сипахи попытались бегством спасти жизни свои, но в этот момент посреди лагеря один за другим начали взрываться загодя установленные фугасы, а на берег с кораблей эскадры Ушакова устремились полки морской гвардии, отрезая пути к отступлению потерявшим голову османам. Всадники Бахт-Гирея довершили разгром, беспощадно и хладнокровно торопясь свести кровавые счеты с бывшими господами за сотни лет вассальной покорности.

Когда петухи, радуясь наступившей тишине, начали свой ранний концерт у багрово-алых стен Айя-Софии, на залитых кровью выжженных склонах близ «сладких вод» Европы все было кончено. Армия султана перестала существовать, и души брошенных в мясорубку янычар наверняка остались бродить по тернистым зарослям, пугая отдыхающую публику будущего стонами и бряцанием призрачного оружия.

Через три дня мы были свидетелями того, как пушки, еще недавно турецкие, обращенные в сторону Мраморного моря, отгоняли от берега пришедшую на помощь Стамбулу эскадру адмирала Нельсона. Сражение у древних стен было жестоким и кровопролитным, но, по сути, изменить уже ничего не могло. Несолоно хлебавши, вернее, щедро нахлебавшись соленой морской воды, британский флот был вынужден отойти, чтобы в узких проходах Босфора и Дарданелл не угодить в западню между эскадрами Ушакова, Сенявина и Перри.

Вскоре после этого седой как лунь Селим III, окруженный представителями союзников, подписывал документ, отторгавший от раскинувшейся еще совсем недавно от Тигра до Гибралтара империи османов земли Аравии, Египта, Иордании, Ливана, Месопотамии, Эмиратов, Палестины, Сирии, Судана, Триполитании, Македонии, Сербии, Черногории, Болгарии, Румынии и Греции. Казалось, собственный приговор султан, обреченный на проклятие современников и потомков, подписал бы с куда большей охотой. Но даже захоти он сейчас противостоять союзникам, ему нечем и не с кем было это сделать.

Конечно, формальное сокрушение колосса не было окончательной победой. Еще вовсю сражался против французов Мухаммад Али, спешивший под шумок установить свое владычество на всех землях Ближнего Востока. Аравийские правители, еще недостаточно хлебнувшие крови и потому не знавшие удержу, стремились обагрить шамширы[45]во славу Пророка. Да и Британия, чересчур поздно открыто вступившая в эту войну, была готова драться с истинно английским упорством.

И все же победа была оглушительная, почти невероятная. Рокот восторга прокатился по христианскому миру в час, когда мечеть Айя-София, убрав полумесяцы с минаретов, вновь точно по мановению волшебной палочки обратилась в Софийский собор, и Патриарх Константинопольский освятил ее во славу Божию и русского оружия.

Наша компания заслуженно числилась среди героев великой победы. Правда, отчасти в силу высочайшей государственной необходимости, отчасти благодаря легендам Дениса Давыдова и Лиса история с пленением султана приобрела несколько иной вид – вполне достойный учебников, но мало совпадающий с реальностью. В ней отсутствовали и Ахмад Акбар ибн Батик с его женами, и практичная Айме, зато повесть о том, как мы крались подземным ходом, прорывались сквозь гарем, освобождали любимого командующего, разбросав сотню-другую янычар, а затем походя брали в плен султана вместе с его «диваном, кушеткой и прочей мебелью», будоражила умы слушателей не хуже, чем сказки Шехерезады. Остросюжетное повествование звучало как сплошная выдумка, но, как говорится, результат был налицо.

Поражение Турции вызвало неподдельный интерес в Европе ко всему, хоть отдаленно турецкому, и теперь барышни щеголяли в кокетливых тюрбанах с перьями диковинных птиц, элегантно кутались в необъятные восточные шали, демонстративно курили булькающие кальяны, мешая их ароматный дым с неистребимым запахом мускуса, амбры и кошенили.

Законодательницей мод этого сезона по непререкаемому праву считалась гостившая у родителей в Нанте, а затем путешествующая от двора к двору вал иде-султан, несравненная и благословенная Накшидиль. Этот пункт не был учтен в статьях нашего тайного договора, но, пожалуй, его можно было считать достойной наградой госпоже Айме Дюбук де Ривери. Ликование Европы, вернее, той ее части, которая принадлежала или спешила примкнуть к рыцарственному союзу изливалось на участников недавних событий обилием почестей и орденов. Даже Протвиц, старавшийся не казать носа на передовые линии, гордо щеголял новенькой серебряной медалью, на которой выходящая из облацей рука утверждала крест на святыне православия. «Свершилось!» – гласил короткий девиз на блестящем диске награды.

Сокрушителя Порты, «великого Бонапарта», ждали лавры совсем иного рода. Ближе к середине июня, когда мы едва только пристали к берегу Севастопольской бухты, гонец принес вести, мигом облетевшие крепость и давшие очередной повод оживленным разговорам обывателей. Во-первых, народ Черногории и Македонии в едином порыве смиренно преподнес венец принцепса Александру Дюма. Теперь, к великой радости последнего, он мог по праву именоваться Александром Македонским, чем и не замедлил воспользоваться.

Но едва успели мы подивиться столь забавной прихоти славного полководца, как вслед за одним гонцом примчался другой. Его сообщение гласило, что освобожденный народ Эллады и Архипелага желает видеть королем не кого иного, как победоносного Наполеона Бонапартия, графа Российского и священной Римской империи, светлейшего князя Боспорского и прочее, прочее, прочее…