Похититель вечности - Джон Бойн

— А что стряслось? — спросила Тара, и я понял, что готов обсуждать с ней эти вопросы. Полгода назад, даже год назад мне приходилось опасаться, что все, мной сказанное, попадет в газету или разнесется по офису за обеденный перерыв, но теперь, хотя мы провели вместе всего полчаса, я снова доверял ей. Я почувствовал, что могу сбросить этот груз со своих плеч и рассказать, каково мне приходится. Мне больше не с кем этим поделиться. Я рассказал ей о Кэролайн и о том, как она стремится разобраться в нашем бизнесе, хоть я не верил, что она справится с этой работой; рассказал, как она добивается должности Джеймса Хокнелла.

— Но ведь она ее не получит, верно? — сказала Тара, запивая пиццу минеральной водой. Я покачал головой.

— О нет, — сказал я. — Но и я не хочу этим заниматься. Я угробил на это полгода, и с меня хватит. Мне нужен отдых. Я уже немолод.

— Ты снова хочешь стать бездельником, — улыбнулась она, и я быстро кивнул.

— Да. — Я не стыдился в этом признаться. — Я и в самом деле этого хочу. То есть, я намерен по–прежнему участвовать в делах, но не на таком уровне. Я хочу, чтобы все шло по–старому.

— А кто не хочет? — тихо сказала она, и я запомнил эту фразу, заподозрив, что это скорее всего намек. — Так что ты собираешься делать? — спросила она. — Нанять кого–нибудь с другой станции? Думаю, я могу подбросить тебе пару имен, которые…

— Нет–нет, — ответил я. — Все в порядке. У меня есть некоторые соображения, что можно сделать, но я пока не уверен, есть ли в них смысл. Я должен все обдумать. Лучше расскажи о себе. Только честно. Ты довольна своей работой?

— Примерно так же, как ты своей, — призналась она и вздохнула. — Я особо не напрягаюсь. Но мне надоели шоу, которые я делаю. К тому же бо́льшая часть времени уходит на разного рода изыскания и административную работу, которая меня привлекает не больше, чем тебя. Я хочу снова стоять перед камерой. Я хочу вести серьезное новостное шоу — вот и все, что мне нужно. Создать нечто новое, свежий формат, собрать профессиональную команду и работать, чтобы преуспеть. Хорошее новостное шоу. Вот чего я хочу.

Я кивнул и уставился в стол. Я почувствовал, что все мое тело дрожит от радости; все вышло куда лучше, чем я мог даже предположить.

— Тара, — сказал я, — полагаю, пришло время раскрыть наши карты, как ты считаешь?

Я подождал, пока Томми устроится дома, и только потом нанес ему визит. Дверь открыла Андреа; казалось, при виде меня она сразу же успокоилась, несмотря на то, что мы не слишком поладили в нашу прошлую встречу в больнице. Она была уже на последнем месяце, лицо немного отекло, но выглядела она вполне здоровой, хоть и уставшей.

— Как наш пациент? — спросил я, снимая пальто. — Я подумал, что надо ему дать пару дней отлежаться.

— Мне бы так, — сказала она, проводя меня в гостиную, где Томми смотрел телевизор. — Но раз теперь вы здесь, я могу ненадолго выйти. Томми, я скоро, ладно?

Она говорила грубо и раздраженно, словно уже устала нянчиться с моим племянником. Томми что–то буркнул, и она исчезла, оставив нас вдвоем. Он лежал на кушетке перед телевизором, одетый в футболку, грязные штаны и толстые шерстяные носки. Голова немытая, волосы выглядели засаленными, а лицо оставалось по–прежнему бледным. Томми едва посмотрел в мою сторону и прибавил звук у телевизора. Детская передача. Мультики.

— Ты знаешь, как отличить мульперсонажа от реального человека? — не поднимаясь, спросил он.

— Ну? — сказал я. — Как?

— По пальцам, — тихо ответил он. — У мультяшек всегда четыре пальца. Вот так. А почему, как ты считаешь?

Я задумался.

— Ну да, — сказал я. — Так и еще по тому, что мультперсонажи выглядят живее. Что с тобой, Томми? Сядь и веди себя как взрослый человек. Я хочу сварить кофе, ты будешь?

— Чай, — буркнул он. Я забыл, что несмотря на пристрастие Томми ко всевозможным наркотикам и прочим вызывающим привычку субстанциям, единственный наркотик, к которому он остался равнодушен, — кофеин. Принеся в комнату напитки, я подошел к телевизору и выключил его.

— Эй, — заныл Томми. — Я же смотрел.

— А теперь не будешь, — сказал я и поставив перед ним кружку с чаем. Он нахмурился и прикрыл глаза руками — лежал и ждал, пока я что–нибудь скажу. Я вздохнул. — Ну, — сказал я, — как ты? Получше?

— О да, — язвительно сказал он. — Просто на миллион долларов. Постой–ка: у меня был передоз, я чуть не загнулся, меня пичкают всеми этими лекарствами, чтобы отучить от наркотиков, от них у меня боль в желудке и не прекращается понос, денег нет, подружка готова бросить меня, и через месяц я стану отцом. Ах да, и с работы меня уволили. Конечно, я безумно счастлив, как же иначе. О чем ты спрашиваешь.

— Тебя уволили? — с удивлением спросил я. — Когда?

— Вчера, — тихо ответил он; ему стыдно, подумал я. — Стефани позвонила поинтересоваться, как я, — ну, по крайней мере, с этого начала, — а затем сказала, что, на ее взгляд, мне следует на время расстаться с шоу. Дескать, моя «внестудийная деятельность», как она это назвала, плохо отражается на них, и они не могут позволить мне остаться. Так что спасибо за потраченные девять лет жизни, но — сайонара, детка.

Он приложил руку к виску, отсалютовав по–военному. Я покачал головой. Меня это ничуть не удивило, но разозлило, что они не подождали более благоприятного момента, — тогда он мог хотя бы надеяться, что наладит свою жизнь. Не было никакой нужды в подобной спешке.

— Мне жаль, — сказал я. — Мне жаль, что так вышло, но…

— Но ты знал, что это случится, — оборвал он меня. — Да, тебе ни к чему все это говорить. Ты твердил мне об этом все время.

— Я не это хотел сказать, — возразил я. — Я хотел сказать, что, быть может, все равно пришло время уйти из программы. Со скольких лет ты там — с двенадцати?

— С четырнадцати.

— Ты же не хочешь весь остаток жизни играть одного персонажа, правда?

— Это работа, дядя Мэтт, — сказал Томми, поднимаясь и глядя на меня; лицо его скривилось от жалости к себе. — И я слишком долго пробыл в этом шоу. Думаешь, какой–нибудь ассистент режиссера по кастингу из любого телешоу или фильма посмотрит на меня и увидит Томми Дюмарке? Нет! Они все видят Сэма Катлера. Тупого Сэма. Мальчика с золотым сердцем и двумя извилинами в голове. Я теперь актер одной роли. Ты знаешь, что случилось с Майком Линкольном, а? Или Кэти Элиот? Или Питом Мартином Синклером? Где ты их теперь увидишь?

— Кого? — спросил я, не вполне понимая, что он хочет сказать.

— Вот именно! — завопил он. — Когда–то они были такими же крутыми, как я. И кто они теперь? Ничто! Никто! Может, работают где–нибудь в ресторане — вам картошку–фри, сэр? Вот мое будущее. Никто не возьмет меня на телевидение. Я нетрудоспособный! — Он закрыл голову руками, и на секунду я испугался, что он плачет, но он не плакал. Он просто хотел погрузиться в темноту. Он не хотел ничего видеть — или никого. Ему хотелось выйти из игры. — Я жалею, что не умер, — просто сказал он, отняв от лица руки. — Жалею, что передозировка не убила меня.