История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Неприязнь и непримиримость чувствовались только по отношению к безбожному и бесчеловечному режиму, пытающемуся отнять у русского человека веру в Бога и в человеческое достоинство.

«Русская Мысль» потеряла в лице Святослава Святославовича своего верного друга и одного из ценнейших сотрудников.

Александр Исаевич Солженицын (1918–2008) – прозаик, публицист. В феврале 1974 г. выслан за границу. В тот же году на пресс-конференции в Цюрихе представил сборник «Из-под глыб», в котором были и его три статьи: «На возврате дыхания и сознания», «Раскаяние и самоограничение», «Образованщина». С 1976 г. жил в США. В 1994-м вернулся в Россию. Вскоре в Ярославле выходит трехтомник его публицистики (1995–1997), показывающий ее жанровое многообразие, а также то, что более всего он выступал на страницах изданий западных стран.

Ожидая выхода в свет сборника «Из-под глыб», я весь 1974 год воздерживался от ответов на изобильную критику моего «Письма вождям»: сам адрес «Письма» не допускал достаточно глубокого обоснования моих предложений, оно более обнаружится теперь в моих статьях Сборника. Критика, пришедшая от московской интеллигенции, больше всего, пожалуй, поражала не сама собою, а – холодным игнорированием другого, одновременно опубликованного документа и обращенного прям о к советской интеллигенции: «Жить не по лжи». Следовало или не следовало обращаться к советским правителям, «так» или «не так» было им предложено, откажутся или не откажутся они от идеологии, – это не имело решающего и единственного значения: был предложен второй и более верный путь с нашей стороны: отшатнуться от идеологии нам, перестать нам поддерживать это злобное чучело – и оно рухнет помимо воли «вождей». Странно: этого призыва, обращенного прямо к нам, многословные московские критики моего «Письма» не заметили. По пословице: где просто, тут ангелов со-сто, а где хитро, там ни одного.

Западная критика удивила другим: непрочтением «Письма». Начиная с поспешных и безответственных газетных заголовков, отзывались так, будто речь шла о каком-то другом документе, где предлагалось не самоограничение, но агрессия.

И не пришлось бы мне вовсе отвечать, если бы среди первых же критиков не оказался А.Д. Сахаров, чье особенное положение в нашей стране и мое к нему глубокое уважение не дают возможность игнорировать его высказывания. Сегодня, уже имея в виду аргументацию сборника «Из-под глыб», я считаю своим долгом и правом дополнительно, кратко ответить Андрею Дмитриевичу.

Я счастлив отметить, что сегодня мы сходимся с ним несравненно по большему числу вопросов, чем это было 6 лет назад, когда мы познакомились в самые месяцы появления его меморандума91. (Я хочу надеяться, что еще через 6 лет область нашего совпадения удвоится.) Пункты нашего согласия уже отмечались в прессе, и среди главных тут (используя сахаровские формулировки): неудача социализма в России не вытекает из специфической «русской традиции», но из сути социализма; отказ от «социалистического мессианизма», от явной и тайной поддержки смут во всем мире; «отделение марксизма от государства»; прекращение опеки над Восточной Европой; отказ от насильственного удержания национальных республик; разоружение в широких пределах; освобождение политзаключенных, терпимость в идеологии; укрепление семьи, воспитания, покрытие «потерь во взаимоотношениях людей, в их душах».

Но есть и очень важные пункты расхождений, в которых нельзя оставить неясности. Главная из них – роль Идеологии в СССР. Сахаров считает, что марксистская идеология почти не имеет влияния и значения: для правителей она лишь «удобный фасад», а в основе их – только жажда власти, ни внешняя, ни внутренняя политика страны якобы вообще не определяются ею, общество «идеологически индифферентно», лишь «лицемерная болтовня заменяет присягу на верность».

И этого лицемерия – мало? Да красным электродом прожгло наши души через все 55 лет: черезо всю оплевательную «самокритику» 20-х и 30-х годов, публичные отречения от родителей и друзей, издевательски-надрывную «добровольность займов» (для нищих колхозников!), ликование народов по поводу того, что они оккупированы (день оккупации – национальный праздник!), ликование населения при известиях об арестах и расстрелах, сверхчеловеческую злодейскую твердость у палачей и сегодняшнюю обязательную мерзкую ложь, вот эту принудительную «присягу» – а ею интеллигенция-образованщина92, втайне мечтая о свободе, послушно и поддерживает свое рабство. Всего несколько лет назад даже редакция «Нового мира», не говорю о множестве «передовых» НИИ, выразила печатный восторг по поводу оккупации Чехословакии, то есть надругалась над собственной многолетней линией – и Идеология не имеет значения? Да завтра произойдет еще одно такое событие – и снова образованщина подтвердит свое высшее одобрение. Идеология выкручивает наши души, как поломойные тряпки, она растлевает нас, наших детей, опускает нас ниже животного состояния – и она «не имеет значения»? Есть ли что более отвратительное в Советском Союзе? Если все не верят и все подчиняются – это указывает не на слабость Идеологии, но на страшную злую силу ее.

И той же властной хваткой она ведет наших правителей – от дореволюционных ленинских «Уроков Коммуны», что только массовыми расстрелами должна утверждаться пролетарская власть, от одержимо-ненавистного тайного ленинского письма о разгроме Церкви – и через реальное уничтожение целых классов и десятков миллионов разрозненных людей (какие властолюбивцы для утверждения какой власти когда нуждались в таком стократном запасе прочности?), через коллективизацию, экономически бессмысленную, но заглотное приношение в идеологическую пасть (недавно хорошо показал Агурский93: главной целью коллективизации было – сломить душу и древнюю веру народа) – и до избыточного, ненужного нам разлития азиатского коммунизма все дальше на юг, до растоптания союзного чешского народа – не по государственным соображениям, а всего только из-за идеологической трещины. И сегодня правители, отравленные ядом этой Идеологии, неотвратимо шутовски твердят по шпаргалкам, хотя б сами не верили в то (пусть понимая только власть – но и они рабы Идеологии), и безумно стремятся поджечь весь мир и захватить его, хотя это погубит и сокрушит их самих, хотя покойней было б им сидеть на захваченном – но так гонит их Идеология! Вся внутренняя ложь и вся внешняя экспансия, и оправдание войн и убийств («прогрессивные» убийства при классово-оправданных обстоятельствах целесообразны!), оправдание завтрашних войн – все на этой Идеологии. И на ее почти мистическом влиянии – полувековая восхищенная завороженность Запада, его приветствия нашим зверствам: никогда перед кучкой простых властолюбцев так бы не ослеп весь просвещенный мир.

Марксистская Идеология – зловонный корень сегодняшней советской жизни, и только очистясь от него мы можем начать возвращаться к человечеству.

Второе заметное расхождение между Сахаровым и мной: допустимость и реальность какого-нибудь иного пути развития нашей страны, кроме внезапного (и необъяснимо откуда) наступления полной демократии. Теоретические соображения об этом теперь можно найти в моей первой статье (дополнение 1973 г.) сборника «Из-под глыб». Практическое обозрение истории и перспектив демократии в России требует отдельного рассмотрения на историческом материале. Как и во многих местах, мне фальшиво приписано вместо сомнений о внезапном введении демократии в сегодняшнем СССР – полное отвращение к демократии вообще. Я обратил бы внимание читателей снова на М. Агурского, кто в отзыве (Вестник РСХД № 112) на «Письмо вождям» ответственно пишет о величайшей опасности межнациональных войн, которые затопят кровью рождение у нас демократии, если оно произойдет в отсутствие сильной власти. Межнациональные противоречия в итоге советской системы – десятикратно накаленнее, чем были в прежней России. Этому вопросу в нашем Сборнике посвящена одна из статей И. Шафаревича. А происхождение тоталитаризма отнюдь не из авторитарных систем, существовавших веками и никогда не дававших тоталитаризма, но – из кризиса демократии, из краха безрелигиозного гуманизма, прослежено еще в одной статье нашего Сборника. Наконец, существенное непонимание возникает между нами тогда, когда Сахаров, к моему удивлению, обвиняет меня в «великорусском национализме», и даже слово «патриотизм» относит к «арсеналу официозной пропаганды» (как и «православие» «настораживает его» – оттого, что «Сталин допускал прирученное православие» – то есть угнетал его по своей программе). Меня, когда я предлагаю никого не угнетать, всех освободить, сосредоточиться на внутреннем лечении народных ран – назвать националистом? Какое ж слово тогда для завоевателя? Можно было бы искать разгадку во всеобщей путанице терминов: империализм, нетерпимый шовинизм, надменный национализм и скромный патриотизм (любовь – служение своей нации и стране с откровенным раскаянием в ее грехах, под это определение подходит и сам Сахаров). Но кто хорошо знает нынешнюю обстановку в советской общественной среде, тот согласится, что дело – не в путанице терминов, а в исключительной накаленности чувств. Когда в Нобелевской лекции я сказал в самом общем виде: