Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

* * *

«Давно уже ничего не слышно от Мальты, – писал я. – Она тоже как-то сразу исчезла из моей жизни. Такое ощущение, что люди из мира, окружающего меня, потихоньку пропадают куда-то один за другим. Только что были здесь, шли рядом и раз! – никого нет. Видно, где-то рядом пролегает край этого мира. В моей жизни ничего не происходит, поэтому все дни протекают как один, не отличишь. Газет я не читаю, телевизор не смотрю, на улицу почти не выхожу. Иногда только наведываюсь в бассейн поплавать. Страховка по безработице давно кончилась, так что сейчас проживаю сбережения. Впрочем, много мне не надо (хотя жизнь здесь, наверное, подороже, чем на Крите), и какое-то время я вполне протяну на те небольшие деньги, что оставила мне мать. С родимым пятном все по-старому – никуда оно не делось. Хотя, сказать по правде, чем больше проходит времени, тем меньше я о нем думаю. Если мне с ним и дальше жить – ничего не поделаешь. Может, у меня судьба такая, может, мне надо с этим жить. Почему эта мысль пришла в голову? Сам не знаю. Скажу только: я внимательно прислушиваюсь ко всему».

* * *

Иногда я вспоминал ночь, проведенную с Критой. Но воспоминания были на удивление смутными, размытыми. В ту ночь мы не выпускали друг друга из объятий. Это точно происходило наяву. Но прошло несколько недель, и острота ощущений начала притупляться. Я уже был не в состоянии отчетливо представить ее тело, нашу близость. Гораздо яснее, чем реальность той ночи, я помнил ощущения от того, что произошло между нами тогда, раньше, в нашем сознании, в ирреальном мире. Тот таинственный гостиничный номер, оседлавшая меня Крита в голубом платье Кумико… Все время они всплывали у меня перед глазами. Позвякивает пара браслетов на ее левом запястье. Мой пенис напрягается, становится необыкновенно твердым и большим. Крита берет его в руку и легко вводит себе между ног, начинает медленно вращать бедрами. Подол платья Кумико нежно скользит по моему телу. Но вдруг чувствую, что на месте Криты – другая, незнакомая женщина. Женщина-загадка – это она сидит верхом на мне в платье Кумико. Та самая, таинственная незнакомка, что все время звонила. И я понимаю, что слился не с Критой, а с ней. Иное тепло, иные ощущения. Будто я попал в другую комнату. «Обо всем забудь, – шепчет женщина. – Ты спишь, тебе снится сон, ты ничком лежишь в теплой грязи». Я больше не мог сдерживаться и кончил.

Ясно, что в этом – какой-то смысл. Именно поэтому воспоминания остаются более свежими и яркими, чем реальность. Непонятно одно: что же это значит? Оживив эти картины в памяти, я закрыл глаза и вздохнул.

* * *

В начале сентября позвонили из химчистки на станции и сказали, что вещи готовы и я могу их забрать.

– Вещи? – спросил я. – Какие вещи? Кажется, я не сдавал никаких вещей.

– Как – не сдавали? Сдавали. И деньги уже заплатили. Осталось только забрать. Так что приходите, пожалуйста. Ведь вы – господин Окада?

– Окада, – признался я. Номер телефона тоже был мой. Не зная, что думать, я пошел в химчистку. Хозяин, как всегда, крутил на здоровенном кассетнике приятные мелодии и гладил рубашки. В его маленьком мире ровным счетом ничего не изменилось. Никаких веяний, никаких перемен. Ни авангард, ни арьергард. Ни вперед, ни назад. Ни похвалы, ни ругани. Ничего не меняется, ничего не исчезает. Когда я вошел, звучала «Дорога в Сан-Хосе» Берта Баккара.

При моем появлении хозяин, не выпуская утюга из рук, уставился на меня – будто растерялся. Чего это он так вытаращился? Родимое пятно заметил, не иначе. Тут любой бы удивился – ходил себе человек, ходил и вдруг, пожалуйста, – с такой отметиной заявился.

– Вот, знаете, в аварию попал, – объяснил я.

– Страшное дело эти аварии, – откликнулся хозяин. Судя по голосу, он искренне мне сочувствовал. Поглядев на утюг в руках, осторожно поставил его на подставку с таким видом, будто подозревал, что это он виноват в моей беде. – А эта штука заживет?

– Не знаю, – ответил я.

Хозяин химчистки вручил мне блузку и юбку Кумико, упакованные в целлофановые пакеты. Те самые, что я отдал Крите.

– Их оставила девушка с короткими волосами.

– Такими? – Я показал на пальцах сантиметра три.

– Ну нет. Такими примерно. – Он провел рукой у плеча. – Она была в коричневом костюме и красной клеенчатой шляпе. Заплатила за стирку и дала ваш телефон.

Поблагодарив, я забрал блузку и юбку и вернулся домой. Ведь я же подарил Крите эти вещи. То была «плата» за ее тело, да и вообще они мне не нужны. Зачем Мальта принесла их в химчистку? Не найдя ответа, я аккуратно сложил блузку и юбку и убрал в ящик, где лежала другая одежда Кумико.

* * *

Я написал лейтенанту Мамия, рассказав вкратце, что со мной произошло. Начал с извинений: «Мое письмо, наверное, причинит Вам беспокойство, но, кроме Вас, больше не знаю, к кому обратиться». Потом написал, что в тот самый день, когда он приходил ко мне, Кумико ушла из дома, что до того она уже несколько месяцев спала с другим, что после этого я три дня просидел в колодце, думая обо всем, что живу сейчас один и что прощальный подарок от Хонды-сан оказался всего-навсего пустой бутылкой из-под виски.

Через неделю пришел ответ.

«По правде говоря, мысли о Вас каким-то странным образом не покидали меня все это время, – писал лейтенант Мамия. – Мне кажется, нам надо было поговорить подольше, по душам, и очень жаль, что тогда это не получилось. К сожалению, в тот день у меня были неотложные дела и нужно было вечером возвращаться в Хиросиму. Поэтому я в каком-то смысле рад получить от Вас известия. Я думаю: а не хотел ли Хонда-сан свести нас вместе? Может, он считал, что наша встреча пойдет на пользу и мне, и Вам? Потому, наверное, и послал меня к Вам под предлогом, что нужно передать от него последний подарок. Тогда понятно, почему появилась эта пустая коробка. Хонда-сан послал меня к Вам, это и стало его завещанием.

Я очень удивился, узнав, что Вы спускались в колодец. Колодцы до сих пор меня сильно притягивают. Памятуя о том, что пришлось пережить, можно подумать, что на колодцы я больше и смотреть не захочу. Но это не так. И сейчас, стоит мне только увидеть где-нибудь колодец, сразу же хочется в него заглянуть. Больше того, если окажется, что в колодце сухо, меня так и тянет спуститься туда. Верно, я все еще продолжаю надеяться, что с чем-то встречусь там, внизу. Может быть, если я заберусь туда и стану ждать, эта встреча состоится. Жизнь она мне не вернет. Я уже слишком стар, чтобы на это надеяться. Мне только хочется отыскать смысл той жизни, которую потерял. Как это вышло? Почему? Хочу докопаться до истины. Пусть жизнь станет совсем пустой и потерянной, еще хуже, чем сейчас, – согласен. Лишь бы узнать ответ на эти вопросы. Не знаю, сколько еще лет мне осталось, но я с радостью приму это бремя.

От Вас ушла жена. Искренне сочувствую, но это такое дело, в котором ничего посоветовать не могу. Слишком долго я живу один, без любви и привязанности, без семьи, чтобы говорить на эти темы. Но мне кажется, если у Вас осталось хоть какое-то желание еще чуть-чуть подождать, не вернется ли Ваша жена домой, тогда, наверное, лучше оставаться здесь и продолжать ждать. Вот что я бы сказал, если бы меня спросили. Понимаю, как тяжело оставаться и жить там, где Вас оставили одного. Очень хорошо понимаю. Но самое жестокое в этом мире – чувство одиночества, когда человеку нечего искать, не на что надеяться.