Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс

Многие собеседники устремлялись к неминуемой катастрофе по вине философских пешек доктора Баринг. Пешку можно было съесть двумя способами, оба оказывались роковыми. Можно было притвориться, что знаешь, о чем идет речь; можно было выразить неискреннее желание получить объяснения. Его светлость улыбнулся нежной улыбкой и отказался разыгрывать гамбит.

— Это за пределами моего понимания. У меня не философский склад ума.

— А как вы определяете философский склад ума, лорд Питер?

— Никак. Определения — опасная штука. Но я знаю, что философия для меня — закрытая книга, как музыка для тех, у кого нет слуха.

Ректор бросила на него быстрый взгляд, но не увидела ничего, кроме невинного профиля, задумчиво склоненного над тарелкой, — так цапля сидит у пруда.

— Очень удачный пример, — сказала ректор. — У меня как раз нет музыкального слуха.

— Правда? Я так и думал, — невозмутимо отозвался он.

— Очень интересно. И откуда вы узнали?

— Может быть, что-то в звучании голоса. — Он посмотрел ей в глаза честными серыми глазами. — Но это рискованный вывод, и, как вы заметили, я не стал его делать. Истинное искусство шарлатана — выудить признание и представить его как собственное умозаключение.

— Вот как, — сказала доктор Баринг. — Вы с удивительной прямотой раскрываете свои приемы.

— Вы бы все равно заметили, так лучше уж я разоблачу сам себя и создам себе незаслуженную репутацию человека, неспособного солгать. Главное преимущество правды в том, что ей никто не верит, — это суть ψενδῆ λέγειν ᾥς δεῖ.[239]

— Значит, есть все же философ, чьи книги для вас не закрыты? В следующий раз я начну с Аристотеля.

Она повернулась к соседке слева, освобождая его от ответа.

— Простите, — сказала декан, — мы не можем предложить вам крепких напитков.

Его лицо ясно выражало смесь настороженности и лукавства.

— Как уцелеть под бороной, известно жабе лишь одной.[240]Вы всегда испытываете своих гостей коварными вопросами?

— Пока не напоремся на Соломона. Вы прошли испытание с честью.

— Тсс! Главная мудрость в светской беседе — знать пределы собственных возможностей.

— Бывало, студентов и нервных молодых донов уносили отсюда в конвульсиях, и все потому, что им не хватало духа честно признаться в собственном невежестве.

— Потому что они не так умны, как Сократ, — добавила мисс Пайк, перегибаясь через декана, — который признавался в незнании довольно часто.

— Ради бога, не поминайте Сократа! — взмолился Уимзи. — А то все начнется сначала.

— Нет, — успокоила его декан. — Сейчас она не станет больше задавать вопросов, разве что спросит что-то, чего не знает.

— Я хочу задать один вопрос, если только вы не поймете его превратно, — сказала мисс Пайк.

Разумеется, она все еще раздумывала о манишке доктора Трипа и намеревалась получить разъяснение. Гарриет надеялась, что Уимзи правильно поймет ее любопытство: не как жеманство, а как ненасытную жажду точной информации, столь характерную для ученого ума.

— Этот феномен, — с готовностью ответил он, — входит в сферу моей компетенции. Он является следствием того, что человеческий торс обладает большей вариативностью, чем готовая сорочка. Описанный вами взрывной звук возникает, когда манишка несколько длинновата для ее носителя. Жесткие края чуть раздвигаются из-за наклона туловища, а потом возвращаются в прежнее положение и соприкасаются с громким щелчком, похожим на тот, что издает надкрылье некоторых жуков. Звук этот не следует путать с тиканьем точильщика пестрого, который издается при помощи челюстей и считается любовным призывом. Щелканье манишки не имеет любовных коннотаций и лишь создает неудобство насекомому. Его можно устранить, более тщательно выбирая сорочку или же, в крайнем случае, сшив ее по мерке.

— Спасибо большое, — сказала мисс Пайк. — Это исчерпывающее объяснение. В наше время не будет слишком большой вольностью провести параллель со старомодным корсетом, который мог причинять сходные неудобства.

— Неудобство могло быть еще более значительным в случае ношения доспехов, — добавил Уимзи, — их приходилось подгонять с большой точностью, чтобы в них вообще можно было двигаться.

В этот момент мисс Бартон отвлекла Гарриет каким-то замечанием, и она потеряла нить разговора, а когда снова прислушалась, мисс Пайк рассказывала своим соседям любопытные подробности о минойской цивилизации, а ректор явно ждала конца ее объяснений, чтобы снова вонзить когти в лорда Питера. Повернувшись направо, Гарриет увидела, что мисс Гильярд наблюдает за группой со странно сосредоточенным выражением. Гарриет попросила ее передать сахар, и та с усилием вернулась с небес на землю.

— Кажется, они там отлично поладили, — сказала Гарриет.

— Мисс Пайк любит работать на публику, — ответила мисс Гильярд с такой злобой, что Гарриет застыла в изумлении.

— Мужчине полезно иногда посидеть и послушать, — заметила она.

Мисс Гильярд рассеянно согласилась. После небольшой паузы, во время которой все продолжали трапезу, она вновь заговорила:

— Ваш друг уверяет, что может обеспечить мне доступ к одной частной коллекции исторических документов во Флоренции. Как вы полагаете, он действительно намерен это сделать?

— Если он обещал, то обязательно сделает.

— Приму ваше ручательство, — сказала мисс Гильярд. — Я рада это слышать.

Тем временем ректор вновь завладела вниманием гостя и что-то серьезно говорила ему негромким голосом. Он внимательно слушал, чистя яблоко, узкие ленты кожуры медленно скользили между его пальцами. Он что-то спросил, покачал головой:

— Это очень маловероятно. Я бы сказал, почти никакой надежды.

Гарриет спрашивала себя, уж не обсуждают ли они анонима, но в этот момент Питер произнес:

— Триста лет назад это значило довольно мало. Но сейчас на дворе век национального самоутверждения, колониальной экспансии, век варварских вторжений, упадка и разрушения — все сжаты во времени и пространстве, все вооружены отравляющим газом и следуют восходящему движению развитой цивилизации. В такой век принципы опаснее страстей. Стало необыкновенно легко убивать людей в огромных количествах, а первое, что делает принцип — если это действительно принцип, — убивает кого-то.

— Настоящая трагедия не в борьбе добра со злом, а в борьбе добра с добром. У этого конфликта нет решения.