Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини

Дон Педро мрачно посмотрел по сторонам, обозревая маленькую скалистую бухту изрезанного фиордами острова, на который его выбросило море. В свете нарождающегося дня ему открывалось унылое безлюдное пространство, ограниченное скалами, – некое подобие огромной тюрьмы. Ни внизу, ни на скалах не было и следа человеческого жилья. Он видел вокруг лишь отвесные бурые скалы, поросшие у вершин длинной травой, которую трепал морской ветер.

Дон Педро знал, что его выбросило на берег Корнуолла. Он слышал о Корнуолле вчера вечером от штурмана галеона до того, как разыгралась эта адская буря, сбившая их с курса на много лиг, а потом в бешеной ярости швырнувшая на скалы. И это после того, как они выстояли в борьбе, одолели все невзгоды и шли прямым курсом домой, в Испанию. Не суждено ему увидеть белые стены Виго или Сантандера, а еще два дня тому назад он предвкушал скорое свидание с ними.

Мысленным взором он увидел родные места, щедро залитые солнцем, виноградные лозы, склонившиеся под тяжестью гроздьев, смуглокожих черноглазых крестьян из Астурии или Галисии с корзинами за спиной, укладывающих виноград на массивные телеги, запряженные волами, точно такие же, как завезенные в Иберию римлянами две тысячи лет тому назад. Дон Педро услышал, как поют сборщики винограда мучительно-грустные, берущие за душу песни Испании, в которых таинственным образом сочетаются радость и меланхолия, разгоняющие кровь. Два дня тому назад он был уверен, что увидит все это наяву и родина залечит его раны, телесные и духовные, полученные в бесславном походе. Из белой церкви Ангела, что стоит на горе над Сантандером, уже, наверное, доносится колокольный звон. И будто явственно услышав его, тоскующий по дому дон Педро, вконец измученный ночным штормом, освободил ноги от опутавших их водорослей, встал на колени, перекрестился и прочел «Аве Мария».

Помолившись, он снова сел и стал горестно обдумывать свое нынешнее положение.

Вдруг дон Педро рассмеялся горьким сардоническим смехом. Как разительно несхоже его появление на английском берегу с тем, какое он себе представлял так ярко. Он разделял уверенность своего патрона, короля Филиппа, в триумфальном успехе миссии, которой ничто не в силах противостоять. Он уже видел Англию под пятой Испании, бесчестье ее ублюдочной еретички-королевы. Им предстояло очистить авгиевы конюшни ереси, очистить и возродить истинную веру в Англии.

А чего еще следовало ожидать? Испания выслала в море флот, одолеть который было не под силу земному воинству, к тому же он был надежно защищен и от сил ада. Испания во славу Господа стала карающей рукой, которой Он должен был утвердить свое дело. Невероятно, непостижимо, что с самого начала кампании на стороне еретиков действовали какие-то противоборствующие силы. Он припомнил, как с момента выхода флота из Тежу противные ветры сеяли смятение, мешали успешному плаванию. В Ла-Манше ветер почти все время благоприятствовал более легким кораблям еретиков, помогал собакам дьявола грабить и разорять испанцев. И даже когда они отказались от надежды высадиться в Англии и уцелевшие корабли Армады вынужденно огибали варварский остров с севера и молили Небо лишь о том, чтоб благополучно вернуться домой, эти силы по-прежнему проявляли свою непостижимую враждебность.

До самых Оркнейских островов англичане шли за ними по пятам. В тумане исчезли десять галеонов. Шестьдесят кораблей, включая и его «Идею», где он был капитаном, держались возле флагмана и все же прорвались на север. Но пища у них была на исходе, вода в бочках протухла, на кораблях начался мор. Суровая необходимость вынудила их искать пристанище у берегов Ирландии, где половина галеонов погибла при кораблекрушении. Как-то в шторм корабль дона Педро отнесло в сторону от Армады: команда, ослабевшая от голода и болезней, не могла с ним управиться. Чудом они добрались до Киллибега, где пополнили запасы воды и продовольствия. Он поднял на ноги своих обессилевших моряков лишь для того, чтобы они утонули у берегов Корнуолла, а сам и на сей раз выжил, чтобы умереть еще более мучительной смертью. Может быть, на них лежало проклятие, раз дара жизни из рук Всевышнего следовало бояться больше всего?

О судьбе других кораблей, сопровождавших флагман, дон Педро ничего не знал. Но, судя по судьбе его собственного, оказавшегося в одиночестве галеона, вряд ли другим кораблям Армады суждено вернуться в Испанию, а если они вернутся, то привезут на родную землю мертвецов.

Совершенно подавленный приключившейся с ним трагедией, дон Педро размышлял о том, что пути Господни неисповедимы. По правде говоря, было одно объяснение всему случившемуся. Выход в море Армады замышлялся как «суд Божий» в старом смысле: обращение к Богу, чтобы Он рассудил старую веру и новую реформированную религию; рассудил папу и Лютера, Кальвина и прочих ересиархов. Так, стало быть, это и есть ответ Божий, данный посредством ветров и волн, Ему повинующихся?

Дон Педро вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову: так она была опасна, так близка к ереси. Он отбросил ее и вернулся к размышлениям о настоящем и будущем.

Солнце пробивалось сквозь тучи, стирая с неба последние следы вчерашней бури. Превозмогая боль, дон Педро поднялся и в меру своих слабых сил отжал камзол. Он был высок, прекрасно сложен, на вид ему было чуть больше тридцати. Его платье даже в столь плачевном состоянии сохраняло элегантность. По нему можно было с первого взгляда определить его национальность. Дон Педро был во всем черном, как и подобало испанскому гранду, принадлежавшему к третьему мирскому ордену доминиканцев. Черный бархатный камзол, зауженный в талии почти как у женщины, был расшит причудливым золотым узором. Сейчас, мокрый от морской воды, он смотрелся как панцирь с золотой насечкой. С черного, тисненного золотом кожаного пояса справа свисал тяжелый кинжал. Слегка помятые чулки были из черного шелка. Голенища сапог из мягчайшей кордовской кожи спустились – одно до колена, другое до самой щиколотки. Дон Педро сел на песок, поочередно стянул сапоги, вылил из них воду и натянул снова. Потом снял с шеи кружевной датский воротник, прежде тугой, накрахмаленный, а теперь висевший тряпкой, отжал его, рассмотрел и с отвращением отбросил в сторону.

Пристально оглядев окрестности при ярком солнечном свете, дон Педро с ужасом понял, что собой представляют темные предметы, усеявшие узкую полоску прибрежного песка. Когда он впервые бросил на них рассеянный взгляд в тусклый рассветный час, он принял их за камни или груды водорослей.

Еле волоча ноги, он подошел к ближайшему из них, помедлил, наклонился и узнал Уртадо, одного из офицеров злополучного галеона, отважного и стойкого, со смехом сносившего все невзгоды и опасности. Больше ему не смеяться. Тяжелый вздох дона Педро прозвучал как реквием по покойному, и он двинулся дальше. Через несколько шагов он наткнулся на мертвеца, вцепившегося в обломок реи, на которой его носило по морю. Потом он обнаружил еще семь трупов: одни лежали вытянувшись на песке, другие – сжавшись в комок, там, куда их выбросило море. Трупы, обломки дерева, ящик, кое-что из оснастки – вот и все, что осталось от величественного галеона «Идея».

С грустью, всегда сопутствующей смерти, смотрел дон Педро на своих мертвых товарищей. Он даже прочел заупокойную молитву. Но на его тонком лице цвета слоновой кости, чью нежную матовую бледность оттеняли небольшие черные усы и острая бородка, не отразилось и тени сожаления за их судьбу. Дон Педро обладал трезвым холодным умом, способным оценить реальность и подавить эмоции. Этим людям повезло больше, чем ему. Они приняли смерть однажды, а ему еще предстояло встретить несравненно более жестокую, как он полагал, смерть в чужом враждебном краю.