Семиевие - Нил Стивенсон

Проснувшись, они перекусили едой из привезенных с собой запасов, пока Дзиро делал доклад.

– Я хочу сообщить вам, что случилось с экспедицией, – начал он. И затем изложил всю историю, насколько он смог восстановить ее по записям, оставленным мертвыми.

Потеря радиосвязи вскоре после начала миссии была вызвана поломкой одного компонента, для которого не оказалось запчастей: банальный и совершенно дурацкий недосмотр. Самая длинная часть полета – полтора года от портала L1 до Григга-Скьеллерупа – состояла из продолжительных периодов скуки, перемежаемых короткими приступами паники, в основном связанными с системой жизнеобеспечения. Она была основана на выращивании водорослей под воздействием солнечного света – в лабораторных условиях все работало великолепно, но на борту «Имира» возникли проблемы. Капли Облачного Ковчега последних модификаций в этом смысле пожали плоды уроков, выученных за время эксплуатации подобных систем после Ноля, однако «Имир» построили и запустили сравнительно рано, и его система выглядела до боли архаично.

Когда они достигли Греки-Скелета, получив тем самым неограниченный доступ к воде, они смогли производить кислород, расщепляя H2O, и жизнь стала налаживаться. До той поры им пришлось жить в напряжении и в условиях недостатка кислорода, так что они пытались свести потребление воздуха и пищи к минимуму, неподвижно плавая в мешках и пересматривая по многу раз одни и те же DVD. Ни физическому, ни психическому здоровью это на пользу не пошло.

Кусок от Григга-Скьеллерупа откололи с помощью небольших динамитных шашек, вкопанных в лед или вручную, или при помощи запрограммированных Ларсом роботов. В нос осколка вмуровали командный модуль, оказавшись тем самым в сравнительной безопасности от космических лучей и болидов впервые с начала миссии. Жизнь постепенно улучшалась. Они стали пробивать тоннель к середине осколка. Реактор вставили сзади, позволив ему проплавить лед. Вокруг него, в самом сердце осколка, начали раскапывать пещеру и сооружать бункеры: контейнеры для мелких кусочков льда, добытых роботами. Установили двенадцать шнеков – длинных спиральных транспортеров для льда, наподобие тех, что используются на элеваторах, – чтобы подавать колотый лед от бункеров в пространство, окружающее горячий кожух реактора. Там лед таял, а вода закачивалась непосредственно в активную зону. Тем временем другая армия роботов трудилась снаружи, мелкими порциями плавя лед и примешивая к нему привезенное с собой волокно, так что он, застывая, превращался в значительно более твердый материал, известный как пайкерит.

При первом включении, которое отправило их обратно к L1, стимпанковский реактивный двигатель отработал более или менее как ожидалось – хотя над всякими мелочами и пришлось поломать голову. Проблемы, однако, возникли со шнеками для подачи льда в камеру реактора. Шнеки получали лед из бункеров, а те, в свою очередь, заполнялись в ходе добычи льда с внутренней поверхности осколка. Роботы для этой цели подходили как нельзя лучше: они транспортировали на себе кусочки льда от горной выработки и до самого бункера, словно муравьи, трудящиеся над сахарной головой. С этим как раз все было в порядке. Однако в добываемых роботами ледышках иной раз попадались крохотные камушки. Шнеки из-за них заклинивало. Иногда неполадку удавалось устранить, просто проворачивая шнек в обратном направлении, но время от времени для того, чтобы извлечь камушек из механизма, приходилось посылать робота или даже человека в скафандре. Несчастный случай при ремонте шнека привел к гибели одного из членов экипажа.

Несколько месяцев, прошедших между первым включением двигателя и прибытием в L1, Ларс программировал роботов, пытаясь обучить их не собирать лед с камушками. Ряд испытаний подтвердил, что проблемы, возникшие в первый раз, не повторятся при жизненно важном втором включении. Масштаб испытаний варьировался от тестирования отдельных роботов до генеральных репетиций, при которых задействовались все системы и реактор в течение нескольких минут генерировал тягу.

Во время одной такой репетиции в реакторе что-то произошло, что привело к повреждению топливного стержня.

У Дзиро было подозрение, что именно случилось. Реактор «Имира» использовал воду – то есть расплавленный лед кометного ядра – в качестве замедлителя. В ядерной энергетике этим термином именуется материал, тормозящий нейтроны, выброшенные при делении ядер, так что они дольше остаются в реакторе и с большей вероятностью вызовут последующие деления. В отсутствие должного замедлителя нейтроны попросту покинут реактор, не принося пользы.

Между абсолютно холодным и пошедшим вразнос реактором существует узенький диапазон режимов, когда он выдает здоровое расчетное количество энергии, и коммерческие электростанции практически никогда не выходят за эти пределы. Проблема с реактором «Имира» заключалась в том, что его замедлитель – вещество естественного происхождения – не отличался чистотой и, как следствие, предсказуемостью. Вода, пошедшая в камеру реактора во время репетиции, была выплавлена изо льда несколькими месяцами раньше, еще при первом запуске, и провела все это время в трубопроводах. Там она находилась в контакте с камушками и песчинками, которым удалось пройти через шнеки. Всевозможные минералы из камушков растворились за это время в воде, так что называть ее чистой было уже нельзя. Когда реактор запустили и включились насосы, вода прошла через систему решеток и фильтров, которая не пропустила камушки внутрь. Однако сама вода от этого чистой не сделалась, так что, попав в активную зону, исполнила функцию замедлителя не лучшим образом. Реактор разгонялся медленней, чем ожидалось. Сейчас, задним числом, было очевидно, что загрязнение воды негативным образом повлияло на баланс нейтронов. Операторы, обеспокоенные слишком медленным стартом, извлекли стержни поглотителей дальше, чем изначально предполагалось. Однако как только первичный запас загрязненной воды прошел через систему и вылетел наружу через сопло, ее место заняла сравнительно чистая вода, только что выплавленная изо льда. Мощность реактора резко подскочила, внутри стержней стало образовываться больше продуктов распада. Среди них были газы, включая аргон и ксенон. Газы создали избыточное давление. Конструкция стержней позволяет противостоять подобному давлению, однако один из них не выдержал. Вполне возможно, что фабрику стержень покинул в идеальном состоянии, но впоследствии был поврежден нанометеоритом, от которого осталось микроскопическое отверстие. В чем бы ни заключалась причина, оболочка стержня лопнула, и оттуда хлынули высокорадиоактивные продукты распада, смешиваясь с паром, выбрасываемым из сопла.

Таким образом, большая часть заражения ушла в космос. Однако сама конструкция ракетного сопла предназначена для того, чтобы преобразовывать тепловую энергию газа – то есть его температуру – в скорость. Чем быстрее движется пар, тем больше остывает, и у самого края сопла он уже настолько холодный, что начинает конденсироваться в виде снежных хлопьев. Крошечные частицы стержня представляли собой великолепные точки конденсации, вокруг которых стали расти снежинки. Часть этого снега примерзла к ледяным стенкам сопла.

Самое вероятное объяснение тому, что случилось потом – кто-то из роботов, ползающих по соплу, чтобы поддерживать его форму, подхватил немного такого материала, смеси из испускающих альфу топливных «блох» и бету – продуктов распада, и перетащил его туда, где он попал на перчатку скафандра. Возможно, человек в скафандре попытался смахнуть прилипший лед с клешни «хвата» или случайно ступил на то место, где пробежал зараженный робот. Когда астронавт вернулся в командный модуль, с ним внутрь проник и источник заражения. Может статься, они даже не знали про поврежденный стержень, поэтому не проверяли уровень радиации. Или, если судить по оставленной Шоном надписи, их счетчики Гейгера один за другим вышли из строя. Так или иначе, радиоактивные частицы распространились по командному модулю. Кто-то их вдохнул, кто-то проглотил. А здоровье экипажа было и без того подорвано.