Слово авторитета - Евгений Сухов

Но самое удивительное заключалось в том, что Матвей не походил ни на того, ни на другого. Видно, тайн в его голове было куда больше, чем в египетских пирамидах. А такие люди, как правило, непредсказуемы, а следовательно, очень опасны.

На самого Матвея вдруг неожиданно навалилась сентиментальность. Такое состояние случается перед разлукой. И даже паучок, мирно карабкающийся по паутине на верхнюю шконку, не вызывал у него ничего, кроме умиления. По большому счету, паук — тот же узник и, как все, мотает свой немалый срок. Вот только насекомому еще сидеть безо всякой надежды на амнистию, а Матвею если не сегодня, то завтра светит воля.

Ай да Захарка, ай да умница!

От размышлений Матвея оторвала нехитрая возня в замочной скважине.

Камера, как это всегда случается в такие минуты, напряглась и замерла в ожидании. Двое зэков на соседней шконке, резавшиеся в стирки, мгновенно попрятали их под матрацы и, соорудив постные физиономии, о чем-то вполголоса заговорили: ни дать ни взять — два закадычных корефана, наслаждающихся обществом друг друга. И только сумасшедший может предположить, что за невозвращенную копейку один другого безо всякого сожаления способен придушить.

Дверь распахнулась. Мягко, без усилия. В проеме показался надзиратель Квакуша, прозванный так зэками за клокочущий, почти лягушачий смех. Он входил в пятерку самых дотошных надзирателей и едва ли не каждое дежурство устраивал в камерах шмон. Причем простукивал даже полы, как будто надеялся отыскать на четвертом этаже тюрьмы подземный ход.

— Заключенный Ерофеев, — пролаял Квакуша. Матвей хотел было проговорить свою фамилию и отчество, назвать статьи, по которым осужден. Но неожиданно вертухай махнул рукой, дескать, и так я про тебя все знаю, и добавил:

— На выход!

Подобная перемена в поведении Квакуши не укрылась от осужденных. Они невольно переглянулись, стараясь не встречаться с Матвеем взглядом.

Матвей старался не выдавать своего настроения.

Похоже, что после побоища его зауважали не только в камере. Можно предположить еще одну версию. Старший прапорщик, работающий здесь под личиной старательного, но глуповатого надзирателя, на самом деле является кадровым офицером ФСБ и в своем ведомстве проходит как хитрющий оперативник.

Матвей вышел в коридор и привычно уткнулся лбом в стену. Сзади тяжеловато ухнула дверь. До свободы оставалось всего лишь несколько сот неторопливых шагов. Квакуша привычно надел на него наручники.

— Пошел вперед, — угрюмо распорядился надзиратель.

В голосе ни намека на сочувствие. И воля вновь показалась Матвею призрачной.

Прошло уже два месяца, как Закир Каримов откинулся. Иван Степанович хорошо помнил этот день. Состоялось это событие в середине апреля, в один из погожих дней. Федосеев поджидал его в стареньком «Москвиче» у Бутырской тюрьмы.

Из Бутырки Закира должны были выпустить ровно в семнадцать ноль-ноль, дело против него развалилось из-за отсутствия доказательств, а Федосееву он был нужен позарез. Информация о выходе человека из тюремных ворот конфиденциальная, о ней в тюрьме знало всего лишь четверо, Федосеев был пятым. Столь нужная информация досталась ему недорого — сотруднику Бутырки, его бывшему приятелю, оформлявшему документы на освобождение, он пообещал столик в ресторане «Прага».

Уже с утра у дверей Бутырки Каримова поджидал «шестисотый» «Мерседес» ярко-красного цвета. В нем, развалившись на мягких кожаных креслах, сидело три человека. За рулем — Мерзоев Васька, человек из пристяжи Закира.

Немного поодаль припарковался «Лендкрузер» темно-зеленого цвета. В нем сидели четверо братков и, провожая ленивыми взглядами каждые стройные ножки, слушали какую-то ритмичную мелодию. Солист пел о третьей ходке и о девушке, которая ждет напрасно. Отсутствие голоса с лихвой компенсировало чувство. Этого не отнять! И каждый, кто слышал тягучую скорбь, невольно проникся жалостью к исполнителю, не ведая о том, что самый большой срок, на который привлекался певец, так это десять суток за пьяный дебош в общественном месте.

«Лендкрузер» был машиной сопровождения. Так, на всякий случай.

Иной раз кто-нибудь из ожидающих покидал уютное кожаное чрево автомобиля и с торжеством величавого вельможи прохаживался по улице. Им было невдомек, что в какой-нибудь из припаркованных машин, с помощью мощнейшей оптики, каждый их шаг фиксируется на пленку. Это называется оперативной съемкой. Лица, попавшие в объектив видеокамеры, будут тщательно изучаться в тиши служебных кабинетов. Их изображения пополнят тапки уголовных дел, они будут предъявляться свидетелям для опознания, а потом, изученные и досконально проанализированные, успокоятся где-нибудь в милицейском архиве, куда имеет доступ лишь ограниченное число лиц.

Можно было бы встретить Каримова вместе с братками и, выражая радушие, похлопать его по костлявым ссутулившимся плечам, когда он выйдет на волю. Но Федосеев опасался всевидящего объекта видеокамеры. А потом, не придумать более странной ситуации, чем та, где бывший вертухай встречает с распростертыми объятьями коронованного вора.

Можно было переговорить с Закиром как-нибудь попозже. Скажем, в более спокойной обстановке, допустим, через день. Когда он немного пообвыкнет на воле и смоет с себя тюремную пыль. Но сложность заключалась в том, что отыскать его в другое время будет очень трудно, он растворится в многомиллионном городе…

Да и дело требует, чтобы разговор состоялся как можно быстрее.

Федосеев терпеливо наблюдал из салона старенького «Москвича» за ленивыми телодвижениями братков. Они явно притомились в ожидании, но своего раздражения не показывали даже взглядами. Ничего не скажешь, вышколенная команда. Мерзоев в белой рубашке и в светлых, под стать погоде, брюках в окружении гладиаторов чувствовал себя очень уверенно. Да и они взирали на него не без почтения, совсем не подозревая о том, что свою криминальную карьеру тот начинал обыкновенной шестеркой. Это на воле он может заправлять бригадой, а в тюрьме собственные законы, и бригадир может запросто попасть в зависимость к какому-нибудь немощному дедку с тридцатилетним стажем отсидки и с расторопностью шустрой бабули будет подметать грязь у его шконки.

Иван Степанович посмотрел на часы — без четырех минут пять. Усмехнулся про себя — никто из подъехавших братков даже не подозревает, что через несколько минут дверь должна распахнуться и на пороге тюрьмы, снисходительно усмехаясь, появится Закир. Все-таки служба в системе — пусть даже и бывшая — дает немалые преимущества.

Дверь Бутырки распахнулась, когда большая стрелка часов, уже перевалив верхнюю точку, сползла на два деления вниз.

Первым, по праву авторитета, к Закиру подошел Мерзоев и долго мял его в своих объятиях, щедро хлопая по спине. Дальше приветствия были посдержаннее, все-таки каждый из присутствующих знал, кто вышел за порог зоны, и полагалось соблюдать дистанцию. А затем, обменявшись несколькими короткими фразами, все быстро загрузились в машины, как будто опасались, что администрация тюрьмы может раздумать и вновь попытается заточить отпущенного узника в казематы.