Что было - то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь - Василий Решетников

Но промышленники были иного мнения, не хотели связываться с экономически невыгодным для них делом и всячески отбивались от нас. Не была на нашей стороне и военно-промышленная комиссия Совмина, для нее куда ближе были интересы производства, чем наши, военные. Мы же настаивали, напирали, и комиссия снизошла — пустила документы выше. Постановление ЦК и Совмина состоялось. Но в дальнейших сражениях с Министерством авиапромышленности добиться удалось немногого. Завод, на который мы рассчитывали, брался оборудовать только три головных образца самолетов да, кроме того, отработать технологическую документацию, создать монтажное оборудование и изготовить комплектующие узлы. «Остальное, — было нам сказано, — делайте сами».

— Да вы что? — ругался я в министерских кабинетах. — Это ж промышленная модернизация! Нам ее не потянуть. И потом, есть на это решение ЦК! Какие могут быть разговоры?

Там все понимали, но своим поступиться не собирались. Я не заметил, как наступило то время, когда святая святых — требования постановлений Центрального Комитета партии — в бастионах министерских монополий, без малейшего опасения за расплату, могли тихо проигнорировать и незаметно спустить на тормозах. Да и сами постановления пеклись, если присмотреться, без особого расчета на их исполнение.

Главком не хотел вмешиваться в наши дела, и никакой поддержки от него не последовало. «Сам в крайнем случае справишься, на своих заводах», — бросил он как бы между прочим и больше к этой теме не прикасался. Была у него такая невинная страсть — вгонять меня в угол. Правда, в этом случае все заключалось еще и в другом — с маповцами он неизменно поддерживал самые добрые отношения и «по пустякам» в острые споры не лез.

Инженеры были в шоке. Весь неимоверной тяжести груз нежданных забот обрушился на них. Но они быстро пришли в себя и уже знали, с чего начинать. Пришлось выделять под это дело один из крупных авиаремонтных заводов. Ему предстояло и программу текущего профремонта вытаскивать без каких-либо сокращений и переделкой самолетов заниматься, да не один год. Кое-что пересмотрели в штатах, уплотнили режим работы, упорядочили оплату труда. Пару самолетов закатили на ремзавод, один перегнали на Волгу.

Прошло немало времени. Первая пара переоборудованных машин готовилась к выкатке. Следующая ждала своей очереди. А с Волги идут невнятные слухи. Лечу туда и сразу в цех, где стояла наша машина, мимо которой меня намеревались быстренько провезти стороной. Как была, так и стояла. Только сняли с нее носки крыльев да размонтировали некоторые панели. Вокруг — ни души. Не то что рабочего народа, стремянок рядом не было.

Такой наглости я не ждал. Взорвался мгновенно. Ругался без разбора адресов и выражений и все ссылался, стыдя заводское начальство, на пример нашего ремонтного завода, сумевшего в несравнимо более тяжких условиях справиться, казалось бы, с непосильной задачей.

Директор завода Виктор Петрович Земец, огромный и добродушный мужик, все успокаивал меня, оправдывался какими-то техническими трудностями, с которыми тут, мол, пришлось столкнуться, как только вскрыли машину, и обещал сегодня же укомплектовать бригаду, чтоб продолжить работу.

А к опыту нашего завода, я чувствую, он отнесся с молчаливым недоверием и даже с некоторой иронией, проскальзывавшей в интонации голоса и в мимике его лица — «куда, мол, вам уж, коли тут не ладится».

— Вот что, — говорю ему, — давайте слетаем прямо сейчас на наш завод. Что вам стоит? Через пару часов — на месте. К вечеру вас доставят домой.

Он согласился.

…По ангару Земец ходил молча, серьезный, сосредоточенный. Осмотрел переоборудованные машины, производственную оснастку. Присматривался, щупая пальцами, к качеству работы. Спросил начальника ремзавода, чем помочь, и обещал кое-что сверх просимого.

Перед отлетом протянул мне руку, сказал:

— Если бы своими глазами не увидел, не поверил бы.

Но энтузиазмом горел директор недолго. Когда он вернулся на завод, благородные порывы слетели с него как пух. Полураздетая, будто в нижнем белье, наша машина все так же сиротливо и заброшенно продолжала стоять в углу огромного цеха.

Что ж это стало твориться? Постановления ЦК и правительства для промышленников как письма от знакомой дамочки. Вот уже прошли все названные сроки, а к делу волжский завод пока приступать и не думал. И никто, выходит, не контролирует выполнение решений центральной власти? Уж во всяком случае не Министерство авиапромышленности. Там откровенно язвили насчет постановлений — мало ли о чем можно в них написать?

Дай, думаю, позвоню Сербину — этому непримиримому стражу высших партийных интересов в структурах военно-промышленного комплекса. Накручиваю «кремлевку», называю номер и дату постановления ЦК и Совмина, докладываю о провале волжанами всех его требований, прошу вмешаться и обязать нечестивцев исполнить свой долг.

— Что ж вы раньше молчали? — резко и грубо рыкнул он в ухо. — Хорошо. Разберусь. Вам позвонят.

И положил трубку. О-о, какой строгий. Сейчас он там наведет порядок. Будут знать, как шутки шутить с цековскими документами.

Но звонка не последовало. Не напоминал о себе и я ему. «Только нарвешься, — подумал я, — на очередную грубость, а то и на разнос. Пошел он к черту».

Все как было, так и осталось. Те три несчастные машины, что лежали на совести Земца, так и не были сделаны. Судьба постановления больше никого не интересовала. Весь план, растянутый на годы, пришлось вытаскивать на собственной тяге.

Неожиданно и остро вдруг взбурлила еще одна, оказавшаяся мучительной, проблема. Первоначально она обозначалась суетой в Генштабе, тщательно выверявшем всякого рода справки по боевому составу полков и дивизий стратегических кораблей. Затем, в конце 1974 года, после едва присмиревшей многодневной буйной пурги, на нашем аэродроме в районе Приморья, переждав непогоду в Хабаровске, сел особый самолет с самим Леонидом Ильичом Брежневым на борту. За ним приземлился «Боинг» американского президента Дж. Форда.

Уединившись где-то под Владивостоком, лидеры двух держав обсуждали условия новых акций советско-американского соглашения по ограничению стратегических вооружений. Это-то соглашение и задело Дальнюю авиацию очень крепко. Предстояло вывести из боевого состава около двух десятков стратегических бомбардировщиков — носителей ядерного оружия. И не просто отделить их от оставшихся в строю, а разрезать, расчленить, да еще представить американской инспекции предметные доказательства учиненного усекновения. В крайнем случае, если сочтем желательным приспособить обреченные бомбардировщики для других, не боевых, целей, давалось право «кастрировать» их так, чтобы ни при каких ухищрениях на них невозможно было ни подвесить бомбу, ни подцепить ракету, ни, тем более, сбросить их.

Жалко было бесцельно терять еще дюжие, в нерастраченной силе воздушные корабли. Они вполне могли бы послужить в качестве самолетов-заправщиков, если переделать их по образцу и подобию тех, что на базе таких же бомбардировщиков были построены лет десять, а может, пятнадцать назад. Это были мощные воздушные танкеры, заметно превосходившие по количеству и дальности передаваемого топлива даже знаменитые американские «КС-135». Нам же, с развитием парка заправляемых в воздухе самолетов, так не хватало заправщиков!