Царь Грозный - Наталья Павлищева

Был ли он на самом деле? Бог весть, но на семь лет жизнь московского государя превратилась в сущий кошмар, когда царь подозревал всех вокруг и отовсюду ждал удара в спину. Иван Васильевич стал не просто подозрителен, временами он казался умалишенным, непонятный в своей жестокости, а оттого еще более страшный…

Вместе с царем кошмарной станет жизнь и всей Московии заодно. Ведь именно среди своего народа, своего окружения Иван Васильевич станет искать спасенного Георгия, искать тайно, жестоко расправляясь с любым, кого хоть как-то заподозрит в причастности к спасению старшего брата.

Почти до утра стоял на коленях перед образами Иван Васильевич, усердно отбивая поклоны. Утром на его челе красовался огромный синяк от ударов об пол. Ужаснувшемуся Афанасию Вяземскому угрюмо ответил:

– У всех так должно, если не просто гнуться, а поклоны бить!

Царица Мария рыдала в подушку, у нее были красны глаза и распух нос, но на это никто не обратил внимания, не до царской красы. Мрачен царь, мрачны и все вокруг, ни смеха, ни громких голосов. Глянул бы кто чужой – словно похоронили кого…

А Ивану Васильевичу неожиданно понравилось и поклоны бить, и на коленях стоять. К нему осторожно присоединились те, кто всегда рядом – отец и сын Басмановы, тот же Вяземский, Скуратов…

Две недели простояли в Коломенском, но посланников из Москвы все не было. Конечно, государь делал вид, что никого не ждет, он истово молился и никому не показывал, что ему СТРАШНО!

За это время морозы вдруг сменились уже настоящей оттепелью, точно как во время казанских походов. Неожиданно пошли дожди, как и говорили старики, дороги развезло. Шли день за днем, из Москвы вестей не было, государь все молился, почти не разговаривая, остальные маялись от ужаса и неведения. Только 17 декабря снова ударил мороз, вмиг сковавший грязь. За ночь дороги встали. Снега не было, но не было и непролазной жижи.

Государь вдруг приказал назавтра быть готовыми к отъезду. А куда, снова промолчал. И снова никто не рискнул спросить, даже Федор Басманов. Его государь нынче не звал к себе вечерами, не ласкал взглядом, а то и рукой, не до верного Федьки Ивану Васильевичу. И снова шептал и шептал молитвы государь, бил и бил поклоны, садня себе лоб, умоляя Господа вразумить, помочь…

В Москву возвращаться не стали, немного пожили в Тайницком и заехали в Троице-Сергиеву лавру. Туда, конечно, отправился только сам государь с особо близкими людьми, даже царицу оставил в санях.

О чем царь беседовал с монахами, только им и известно, знали лишь, что каялся во многом, с игуменом говорил о Божьем провидении, о Божьей воле. Если честно, то и игумен не все понял из разговоров, только знал, что в смятении великом государь. Это было плохо, ведь на Московию со всех сторон вражины наползают, и Сигизмунд не прочь себе куски оторвать, и Девлет-Гирей, и те же шведы не упустят возможности… Не время кручиниться царю, ох, не время…

Над Москвой повисло тягостное ожидание…

Ходили упорные слухи, что, разгневавшись на бояр, государь собирается отречься от престола! Снова и снова заводили такие речи на торгах и в домах, страшно становилось от одной мысли, что останутся без государя, Богом данного. Словно осиротели москвичи, остались в лихую годину без отца родного… Это ли не конец света, если батюшка царь свой народ бросает?! Как тут Антихристу не прийти, коли Божьей милостью Русь оставлена?!

Нашлись, правда, те, кто напоминал, что суров да злопамятен государь, мол, бывали и лучше его… Но таких быстро пресекали. Если грозен царь-батюшка, то, видно, прогневали Господа чем, любая напасть, она от своих же грехов. Видно, заслужила Русь гневливого государя. Потому должен быть такой, какой есть! Что, если никакого не будет?!. Ужас охватывал народ при одной мысли об этом. У всякого рука сама тянулась сотворить крестное знамение: «Свят, свят!»

Царица уже не первый день пыталась хоть что-то вызнать у мужа. Мария чувствовала себя забытой. Своенравная женщина, привыкшая, чтобы вокруг нее ходили, заглядывая в глаза и предвосхищая все желания, вдруг поняла, что не нужна своему супругу! Даже с царевичами разговаривал чаще, чем с ней.

Пока ехали до Коломенского, государь молчал как рыба. В селе две недели молился, забыв не только о жене, но даже о сыновьях. Теперь вдруг собрались в Александровскую слободу… Путешествовать не время – то мороз, то вдруг полили нудные дожди, все развезло, потом снова замерзло… Скользко, неуютно, ледяной ветер. В такую погоду не то что ехать куда-то, вообще нос на двор высовывать не хочется.

Задерживаться в Троице-Сергиевой обители царица тоже не желала. Заставят молиться, поститься, ежедневно по много часов стоять на коленях, станут учить послушанию… Это все так надоело! Кученей все чаще размышляла о том, что просчиталась, стараясь понравиться московскому государю. Лучше было бы выйти замуж как сестра Алтынчач. Та на женской половине полная хозяйка, что хочет, то и творит, никто слова поперек не скажет! Хоть за волосы девок таскай, хоть шкуру с них спускай… Бекбулат волю жене дал полную. А в Москве?

Кученей коробило от одного вида царевичей. У младшего Федора из уха течет, носом то и дело хлюпает, умишка маловато… Все вокруг твердят, что добр царевич, как ангел, всех готов жалеть. Но когда такое было достоинством мужчины?! Мачеха терпеть не могла этого хлюпика.

Зато старший зубы то и дело кажет, глаза блестят ненавистью к ней. А вот государь в нем души не чает. Как же, наследник!.. Удавить бы этого наследника! Будь ее воля, так и давить бы не стала, выпустила бы против голодного медведя и полюбовалась, как сначала бегать от смерти будет, а потом мучиться, ободранный с головы до ног.

Кученей в который раз вздыхала: своего бы сына, тогда она всем показала! Даже родила, но Василий прожил всего ничего. Московским мамкам доверять не стала, боялась, что отравят, а свои девушки, что приехали из Кабарды, с детьми толком обращаться не умели, вот и помер сын вскоре после рождения. Ее в том вина, ныл и ныл новорожденный царевич, мешая почивать, обругала мать непотребными словами сыночка, тот и сник в одночасье.

Государя как подменили после того, в опочивальню ходит редко, недоволен очень. Как вернуть приязнь мужа? Может, стоило настоять, чтобы оставил в Москве? Пусть бы ехал со своими царевичами, а она пока повеселилась… Так ведь и спрашивать не стал, велел собираться, и все. Куда? Зачем? Слова не добьешься. И царица все чаще стала косить глаза на других. Вокруг немало молодых и статных.

От Троицы отправились вдруг в Александровскую слободу. Было похоже, что государь что-то для себя решил.

Афанасий Вяземский и оба Басмановых спешно вызваны к Ивану Васильевичу.

Вяземский осторожно разглядывал царя. Нельзя сказать, что суровые морщины на лице государя разгладились, напротив, их стало много больше, волосы вроде даже поредели, борода торчала клочьями, на лбу огромный синяк от постоянных ударов о каменные полы храмов… Но в глазах уже не растерянное смятение, а какая-то решимость. Афанасий украдкой даже перекрестился: