Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

Его выпихнули уже в другую дверь, не в ту, что вводили. За ней оказалось небольшое помещение, в котором ютилось человек десять. Все они стояли вдоль стен. Ни лавок, ни стульев в этой комнате без окон не было. Арестанты с сочувствием покосились на Павла. В когорте осужденных прибавилось. Теперь на одного мученика больше.

Конвоиры повернулись и вышли. Клюфт стоял, опустив голову. Как ни странно, он не расстроился и не паниковал. Он лишь чувствовал себя опустошенно. Словно был обижен. Обида на себя! Обида на свои надежды! Ну как можно было позволить себе подумать о справедливости?! Как можно было себя, даже на долю секунды, тешить мыслью, что его отпустят! Что во всем разберутся? Кто разберется? Кто? Те люди за столом?

Только сейчас Павел понял: это и было «Особое заседание». Легендарное и ужасное «Особое заседание» суда! ОСО! Два майора и гражданский тип. Скорее всего, какой-нибудь секретарь крайкома. Второй или третий. Павел точно знал. Этого седовласого человека в гражданском костюме, он никогда не видел раньше. Хоть и не раз бывал в Крайкоме. Тайный, скрытный, но очень важный партийных деятель! Кому поручена страшная миссия! Лицо этого председателя ОСО Павел запомнил навсегда.

Интересно, как этот добродушный на вид и порядочный внешне человек вообще живет? Как ему спится? Как ему: не тяжело ли на душе? После такого судилища? Он, наверное, приходит домой, его встречают жена, дети. Возможно, и внуки. Они думают: вот каков их муж, отец и дедушка, очень нужный народу человек! Человек, который заботится о других! О благе других? О судьбах других? Если бы они знали, как он заботится о судьбах других?

«Странно, странно! А что если ему бы пришлось судить, вернее, выносить приговор своему родственнику? Другу? Или даже отцу? Как бы он себя повел? Неужели ляпнул бы той большой синей печатью, так похожей на синяк, по судьбе близкого? Ляпнул! Конечно бы, ляпнул! А как же! Его глаза! В них радость исполнения! Неважно чего! Приказа! Приказ превыше всего! Совести и чести! Человеколюбия и сострадания! Приказ! Он все разрешает! Он развязывает руки. Он освобождает от груза наказания. Он все спишет! Он все простит!! Странно! А я, я сам?! Чем я лучше его? Тогда, в кабинете у Смирнова? Я даже не попытался себя убедить, что те люди в Минусинске, они невиновны! Я сам однажды выполнил приказ! Тупо! Не задумываясь! Как я могу осуждать того человека, если я сам такой же!» – с горечью подумал Павел.

– Паша, Паша. Ты! Паша! – услышал Клюфт голос.

Он повернулся. Перед ним стоял Ваня Пермяков. Колхозник, вытянув загипсованные руки, тянулся к Павлу как к близкому родственнику.

– Паша! Паша! Тебе сколько дали? Паша?! – в глазах мольба и надежда. Боль и сочувствие.

Рыжий парень чуть не плачет. Вот-вот и по щекам покатятся огромные слезы, от обиды и безнадеги!

– Паша. Мне десять лет дали! Десять лет! Паша! Мои родичи! Сестренки и братишки, как же они?! Они не выживут! А мамаша?! Маменька, она ведь теперь как? А? Паша! Десять лет! Паша! – Пермяков разрыдался.

Павел притянул парня к себе и прижал его к груди. Ваня бил своими загипсованными руками, и Клюфту стало больно. Рана еще давала о себе знать.

– Вам сколько дали? – спросил хрипловатый голос.

Павел повернулся. Рядом стоял невысокий мужчина в драповом пальто. Круглые очки и нос картошкой. Взъерошенные волосы и пухлые губы.

– Пять, – буркнул Клюфт.

– Повезло… – вздохнул очкарик. – А мне пятнадцать! Не выживу я! И жена не дождется. И главное за что?! Могли бы уж и пятеркой отделаться! Нет, пятнадцать! Пятеркой могли!.. – мужчина махнул рукой.

Павел с удивлением смотрел на этого человека. Он с такой легкостью готов был отсидеть пять лет ни за что! Он был согласен признать себя виновным в несовершенном преступлении! Лишь бы меньше дали! Этот человек смирился уже со всем! Лишь бы не трогали его семью!

«Быстро, все очень быстро! Как быстро ломаются люди! Как быстро привыкают к плохому! Для них и пять лет уже не срок! Они уже завидуют тем, кому пять лет дали! А ведь это пять лет жизни! Пять лет!»

Опять открылась дверь и конвоир заорал:

– По одному на выход! Руки за спину! Не останавливаться! Не переговариваться!

Арестанты, а с этой минуты уже осужденные, заторопились и, толпясь, подались к выходу. Опять коридор и опять ведут. Но на этот раз в другом направлении. По лестнице вверх и на первый этаж. Где-то совсем рядом лают собаки. Павел оборачивался. Их было человек тридцать. Всех гнали по маленьким группкам: пять, шесть арестантов. Шли быстро. Топот ног по железным ступеням и гул подошв, в длинном и холодном тюремном коридоре. Опять лай собак. Но на второй этаж колонну не повели. Головной тюремщик подскочил к огромным двухстворчатым кованым воротам и, пнув в створку сапогом, заорал:

– Отворяй к этапу!

Ворота заскрипели. Павел поежился. В полумраке раннего морозного утра все казалось ужасно мрачным. Холодный свежий воздух, он хлынул как поток и мгновенно охватил все тело, обнял в свои колючие рукавицы. Тысячи иголок впились в поры. Клюфт еще не успел замерзнуть, еще дрожь не пробрала всю кожу, но уже стало ясно: холод расправится с остатками тепла через считанные мгновения.

Арестантов выгоняли на улицу во внутренний двор. В загон, огороженный высокой кирпичной стеной. Вместо потолка сетка и где-то там, наверху, звездное небо! Оно черное как смоль. И облака едва заметны, их края блестят в лучах лунного света. Пар вырывается изо рта. У Павла даже закружилась голова от свежего воздуха. Он так давно не дышал свежим воздухом. Кислород пьянил!

Лай собак. На площадке около сотни человек. Они сидят на корточках. По бокам ходят конвойные. Это уже совсем другие солдаты. Шапки и белые полушубки. Валенки на ногах. Винтовки на ремне. Это уже совсем другой конвой! Это уже не тюремщики. Лица раскрасневшиеся, видно, большую часть службы проводят на воздухе.

– А ну, садись на корточки! – заорал конвойный, который завел их в этот каменный мешок.

Этот сержант повернулся и юркнул обратно в тепло тюремного коридора. Клюфт покосился в бок. Рядом, упав на колени, сидел Ваня Пермяков и очкарик. Они испуганно оглядывались. Еще один арестант, высокий мужчина в фуфайке и меховой шапке, сидел на корточках, озираясь, что-то искал во внутреннем кармане. Увидев, что Павел смотрит на него, мужик подмигнул. И хотя было относительно темно, Клюфт увидел нездоровый блеск в глазах этого зэка.

– Пусть, надо хоть маляву сбросить будет на станции! Авось, подберут милые люди да отнесут! Я тут живу недалеко. В Николаевке! Пусть. Тут, видать, на этап. Сейчас погонят на товарную станцию! А там в вагоны! И все, тю-тю! Поезд! Куда повезут – Богу лишь известно! А так вот сброшу письмецо на станции! Авось, кто подберет! – бормотал мужик в фуфайке и показал Павлу бумажку, которую достал из кармана.

– Вы думаете, уже так сразу увезут? А одеться? Как без одежды?! Тут ведь большинство без одежды, вон, в костюмчиках и рубашках даже! Замерзнут ведь! – прошептал в ответ Павел. – Нет, наверное, сначала дадут одеться. Потом уж на этап!