Вяземский - Вячеслав Бондаренко

Спустя некоторое время они узнали, что пощады полякам не будет — сотни инсургентов были сосланы в Сибирь, закрыт Варшавский университет, отменена польская конституция 1815 года, запрещен выпуск литературы на польском языке. Словом, из автономного Королевства Польского Николай I сделал обыкновенное российское генерал-губернаторство во главе с Паскевичем, «Варшавскую губернию».

Попытка «милость к падшим призвать» не удалась — ее проигнорировали.

Но она была…

…Спустя тридцать лет история повторилась — Польша восстала снова. Вяземскому суждено было дожить до этого мятежа. Его брошюра «Польский вопрос и г-н Пеллетан», опубликованная за счет автора в 1864 году, стала последним фактом серьезной политической деятельности старого князя. Но акценты теперь были расставлены совсем иначе: Вяземский осуждал русское правительство, но… только за то, что оно проявило «терпимость и непредусмотрительность», из-за которых восстание не было подавлено в самом зародыше.

* * *

Польские волнения, мысли, записи, споры шли в жизни Вяземского на фоне московских хлопот по устройству выставки. Первопрестольная готовилась к приезду императора. «Только и новостей, что все наперехват шьют себе новые штаны, новые юбки», — иронически роняет князь в письме к Пушкину. В этой фразе, возможно, намек и на себя самого — еще 5 августа высочайшим указом Вяземский был пожалован в камергеры, так что пришлось спешно заказывать придворный мундир… 11 октября Москва колокольным звоном встретила Николая I, дворянство и купечество поднесли победителю поляков хлеб-соль… Начались балы. «Мы теперь пляшем, поем и так далее», — комментирует Вяземский.

2 ноября в залах Дворянского собрания открылась выставка. Во время посещения ее император неожиданно направился прямо к Вяземскому. Князь невольно напрягся — это была его первая встреча с государем… Но все сошло хорошо: Николай был в добром настроении, улыбался. Выставка и ее организация ему понравились. «Слава Богу, слава вам, выставка наша прекрасно удалась, — писал Вяземский 4 ноября своему начальнику Д.Г. Бибикову. — Государь был ею отменно доволен, и не только на словах, но и на лице его было видно, что ему весело осматривать свое маленькое хозяйство. Он с пристальным вниманием рассматривал все предметы, говорил со всеми купцами, расспрашивал их и давал им советы… Со мною государь был особенно милостив, обращал много раз речь ко мне… и отличил меня самым ободрительным образом… Со вступления моего в службу я еще не имел счастия быть ему представленным, и тут, на выставке, первое слово его обращено было ко мне: так представление и сделалось». Весь ноябрь в Москве непрерывно шли балы и гулянья для простого народа. И, наблюдая их, Вяземский чувствовал, что «всегда в таких зрелищах есть нечто национальное и народное. Этот Кремль, который господствует над городом, так же как все воспоминания и впечатления, эти волны народа, которые буквально днем и ночью приливают и отливают, следуя за всеми передвижениями царя и царицы, эта связь с землей, этот русский дух, который всюду чувствуется, уносят зачастую мысль за тесные пределы дворца и салона. Здесь чувствуется, что существует неизменная сила, вовсе не искусственная, не вызванная обстоятельствами, и если придают так много значения тому, что ты русский, то, плохо это или хорошо, но ты себя чувствуешь именно в Москве, а не в ином месте». Только настоящий патриот России мог сказать эти искренние слова…

Пушкин настойчиво просил князя помочь «Северным цветам на 1832 год», вся выручка от которых должна была пойти вдове и детям Дельвига. Обещав 11 сентября собрать все, что можно «по альбумам», Вяземский замолчал на два месяца (самое напряженное для него время на выставке) и только 15 ноября послал Пушкину материалы с припиской: «Я виноват перед тобою, то есть перед Цветами, как каналья. Вот все, что я мог собрать». Собрать он смог шестнадцать стихотворений — Зинаиды Волконской, Языкова, Теплякова, сестер Тепловых — и дал шесть своих сочинений: «Хандра», «Тоска», « Д.А. Окуловой», «Володиньке Карамзину», «До свиданья», «Предопределение». В последнем — явственная перекличка с «Эхом» Пушкина, напечатанным в том же альманахе, и даже почти точная цитата из Пушкина («…при светлом празднике весны…» — пушкинская «Птичка», 1823):

«Северные цветы на 1832 год» получились очень впечатляющими по составу авторов — проза была представлена Владимиром Одоевским, Лажечниковым, Погодиным, Федором Глинкой, Сомовым; поэзия — Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Дмитриевым, Языковым, Баратынским, а открывали поэтический раздел пять стихотворений покойного Дельвига… Это был едва ли не лучший русский альманах. Только из-за «Северных цветов» Вяземский разминулся с новым журналом Ивана Киреевского «Европеец», разрешение на издание которого было дано в середине октября. Свободных стихов у него просто не было (как и у Пушкина), поэтому поэзия в первом номере «Европейца» была представлена только Жуковским, Баратынским и Языковым. Новый журнал был окрещен московскими литераторами в шампанском… Краснощекий крепыш Николай Языков, озорной дерптский бурш, которого все любили за добрый нрав, буйный талант и русскость, с бокалом в руке декламировал новые стихи:

28 октября, через десять дней после крещения «Европейца», на две недели приехал в Москву Жуковский. Отмечали встречу у Дмитриева — убеленный сединами Иван Иванович, радостно поблескивая раскосыми своими глазами, вышел к гостям с владимирской лентою поверх жилета… Александр Тургенев и Вяземский обняли друга. Почтительно приветствовал его Чаадаев… И разговор пошел обо всем сразу—о Польше (тут уж Вяземский высказал все Жуковскому в лицо…), о переводной статье из «Мод», о царскосельской жизни, о новых балладах, о молодом малороссиянине Гоголе-Яновском и его изумительных повестях, о Пушкине и «Северных цветах» и, конечно, о «Европейце», дай Бог ему здоровья, который станет настоящим наследником покойной «Литературной газеты»… Жуковский привез Киреевскому в подарок новую свою «Сказку о спящей царевне», которая и увидела свет в первом номере журнала. Автор прочел ее вслух у Вяземского 5 и 6 ноября.

Двадцатипятилетний Иван Киреевский нравился Вяземскому своей дельностью, умом, широкой образованностью (с некоторым философским уклоном — он был поклонником Шеллинга, который на князя всегда нагонял страшную скуку). На литературное поприще Киреевский вступил именно благодаря Вяземскому — тот взял с него слово написать что-нибудь для публичного чтения в салоне Зинаиды Волконской, и Киреевский сочинил небольшой рассказ «Царицынская ночь» — описание ночного разговора двух друзей «о назначении человека, о таинствах искусства и жизни, об любви, о собственной судьбе и, наконец, о судьбе России»… Истинным призванием Киреевского оказалась критика — его статьи «Нечто о характере поэзии Пушкина» и «Обозрение русской словесности 1829 года» сразу же привлекли всеобщее внимание. Заработав высокую репутацию в московских литературных кругах, Киреевский задумал издавать собственный журнал. Кстати, и тут ему косвенно помог Вяземский — образцом для «Европейца» послужил «Московский телеграф», структура которого была разработана Вяземским шесть лет назад… Единственным крупным отличием стал отказ Киреевского от раздела мод. Разрешили издание «Европейца» неожиданно легко.