Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Мэйдзи неизменно появлялся на людях в военной форме западного образца. Политическая элита щеголяла в сюртуках и цилиндрах. В этот исторический момент власть желала выглядеть в глазах народа немного иностранной. Именно «иностранность» отделяла власть от простых людей и придавала ей дополнительную внушительность и авторитетность. Рокумэйкан являлся свидетельством страстного желания элиты быть принятой на Западе в качестве равного партнера.

Женщин в Рокумэйкан не хватало, но они все-таки были. Женщины, способные к светскому общению. Раньше японские жены развлечением гостей никогда не занимались, их уделом было воспитание детей и кухня. Другое дело – гейша, профессией которой было общение. Гейша умела вести непринужденную беседу, играть на музыкальных инструментах, петь и танцевать. А потому никто в Японии не был способен к общению лучше гейш. Видимо, в этом заключена причина того, что столько японских ведущих политиков избрали себе в качестве жен именно гейш. Профессия политика – бесконечная коммуникация, его жена была должна помогать ему в этом. Политики хотели выглядеть достойно в глазах европейцев во всех отношениях.

И это несмотря на то, что до этого времени социальный статус гейши был чрезвычайно низок. Балы в Рокумэйкан показывали женщинам всей страны пример того, что и женщина может (должна!) выйти «на свет». Эта задача была весьма актуальна: доля женщин даже в такой «женской» профессии, как учитель, составляла всего около 4 процентов.

Несмотря на то что политическая элита с охотой кружилась в вальсе, консервативные газеты находили танцы занятием разнузданным: «Прекрасная женщина склоняет голову на плечо мужчины и поворачивает свое чудесное лицо к его уху. Ее обнаженная рука обвивает мужскую шею, а ее выпуклая грудь, вздымаясь и опускаясь, касается груди мужчины. Ее ноги обвивают ноги мужчины, словно лиана – сосну. Сильная правая рука мужчины плотно охватывает спину женщины; с каждым движением он прижимает ее все ближе к своему телу. Сияние, льющееся из прекрасных глаз женщины, изливается на мужчину, но сама она настолько ослеплена, что не видит ничего вокруг. Музыка подстегивает ее, но она не слышит ее звуков. Вместо этого ей чудится шум далекого водопада, она движется, словно во сне, она прижимается к мужчине. Когда женщина находится в таком состоянии, как можно говорить о врожденной скромности добродетельной девицы?»[167]

И это говорилось в стране, где публичные дома были неотъемлемой частью жизни, а сам император содержал настоящий гарем! Обратим, однако, внимание, за что критикует автор статьи танцевальную пару. Во-первых, он предъявляет претензии только женщине. Во-вторых, его возмущает ее страсть. Относясь достаточно спокойно ко всем проявлениям телесного, включая секс, традиционная японская конфуцианская мораль находила любовь слепой силой, разрушающей понятие о верности и долге. Главное – это не предполагающая равные отношения любовь, а семья во главе с мужчиной, семья, предполагающая прежде всего продолжение рода. Христианская же моногамия, по мнению традиционно образованных японцев, может оставить семью бездетной.

Однако следует отдать традиционалистам должное. Они выступали не только против европейских танцев, но и против японских. Они полагали, что любые танцы возбуждают похоть. Выступали они и против «развратности» классической японской литературы. В сентябре Нисимура Сигэки издал «Вновь избранное собрание ста стихов ста поэтов». Антологию танка «Сто стихов ста поэтов» («Хякунин иссю») составил Фудзивара Тэйка (1162–1241). Однако Нисимура решил подправить прославленного стихотворца – ведь в ней, как и в других поэтических собраниях того времени, множество стихов было посвящено любви. Антология пользовалась огромной известностью, ее заучивали наизусть, стихи антологии использовались в популярнейшей игре в поэтические карты. Однако это не помешало Нисимура Сигэки выбросить из антологии два десятка «неприличных» стихов и заменить их другими, которые не имели отношения к любви. Примеру Нисимура последовали и другие ревнители морали, они не стеснялись заменять даже стихи императоров[168]. Наступление на «разврат» происходило по всем фронтам.

Жорж Биго. Понедельники в Рокумэйкан: между двумя кадрилями (1887 г.)

Жорж Биго. Выход в свет (1887 г.)

На европейцев собрания в Рокумэйкан зачастую производили странное впечатление. Тот же Лоти окрестил их «обезьяним шоу», а французский карикатурист Жорж Биго не упускал случая, чтобы поиздеваться над гостями Рокумэйкан. Он публиковался в малотиражных изданиях в Иокогаме, там не действовала цензура.

Иноуэ Каору полагал: свободное общение в Рокумэйкан может убедить европейцев, что японцы «дозрели» до «настоящей» цивилизации, и это якобы может сыграть свою роль в деле пересмотра договоров. Однако в глазах европейцев мало что изменилось с переездом Дома приемов из Энрёкан в Рокумэйкан. Как показали последующие события, гораздо более эффективным средством признания «цивилизованности» Японии послужили не балы, а пушки.

В этом году началось исполнение восьмилетнего военного плана. Он включал в себя строительство 32 военных кораблей и модернизацию береговой обороны в районе Токийского залива.

Флот был призван покорять морские просторы. В традиционной официальной культуре море не играло никакой роли – японское государство придерживалось идеологии земледельцев, оно думало о крестьянах и пренебрегало рыбаками, считая их людьми второго сорта. И это несмотря на огромную роль морского промысла в пищевой диете страны. Для японской геополитики море представляло ценность только в том отношении, что оно отделяло страну от континента, от которого можно было ожидать только неприятностей.