Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

Филарет подумал, что эту пару подобрал, видимо, сам дьявол — так они подходили друг другу. Словно забыв о Филарете, они заговорили о делах, и можно было понять, что Марина была в курсе всех событий. Обоих беспокоила смута, мятежи и волнения, нараставшие в понизовых сёлах и городах, «государь» не мог скрыть своего раздражения против «смутьянов». Было ясно, что досаждали ему не только воеводы, вызывающие смуту излишними поборами, но и сами «смутьяны», которые донимали государя своими челобитными.

— Ваше святейшество, помоги нам найти управу на подданных, дабы не чинили беспорядки.

— На кого именно? — спросил Филарет.

— Имя им легион. Не успеваю читать челобитные.

— И что в тех челобитных?

— Изволь, ваше святейшество, сам взглянуть.

Филарет стал читать первую поданную ему самозванцем челобитную: «Царю-государю и великому князю всея Руси Димитрию Ивановичу бьют челом и кланяются сироты твои государевы, бедные, ограбленные и погорелые крестьянишки. Погибли мы, разорены от твоих ратных воинских людей. Лошади, коровы и всякая животина побранна, а сами жжены и мучены, дворишки наши все выжжены, а что было хлебца ржаного, и то сгорело, а остальной хлеб твои загонные люди вымолотили и развезли. Мы, сироты твои, теперь скитаемся между дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью, да на нас же просят твои сотные деньги и панский корм, стоим в деньгах на правеже, а денег нам взять негде».

Филарет отложил в сторону челобитную и сказал:

— Ты бы, государь, учинил сыск на этих ратных людей.

— Да разве найдёшь управу на казаков? — удивился самозванец.

— Вижу, что свои хуже поляков. Бога, видно, забыли.

— «Забыли Бога...» Вот и мы також думаем и надежды многие на тебя возлагаем.

— Да много ли может один человек, хотя бы и патриарх?

— Много, Филарет, много. Для начала составь патриаршую грамоту, а мы разошлём её по твоему патриаршеству.

Речь шла о том, чтобы довести слово патриарха Филарета до тех областей, которые признавали самозванца. Большинство же уездов и волостей были в духовной власти патриарха Гермогена.

В первых патриарших грамотах Филарета говорилось об освящении церквей, о церковной службе, о чтении проповедей и молитвенном служении Богу. Но Филарет понимал, что этого недостаточно, ибо крестьяне, замученные поборами, оставались равнодушными к церкви и хладнокровно смотрели на осквернение церквей, на поругание священнического сана. Зная об этом, Филарет пытался убедить «царя» облегчить положение крестьян.

— Государь! — приступил он к нему. — Отмени безбожные поборы с крестьян и неправый правёж.

До него дошло немало случаев о жестокой расправе с людьми во время так называемых правежей. Правёж — это взыскание денег с истязанием человека. Взыскание зачастую было неправедным. А не отдаст человек денег, которых у него нет, — забивают до смерти. Этим истязаниям подвергали только бедных. Сохранилась поговорка тех времён: «Что с богатым делать станешь? На правёж не поставишь».

Слова Филарета не понравились самозванцу.

— Ты, Филарет, правь дела духовные, в мирские — не мешайся.

Филарет умолк, и разговор перешёл на другое. Самозванца больше беспокоили воеводы и казаки, которые своими злодействами вредили успеху его дела. До Тушина дошли слухи о восстании в разных местах. Не помогла и помощь известного своей жестокостью польского полковника Лисовского.

Неожиданно вошёл дворецкий с донесением о мятеже, который учинили татары.

Самозванец зло дёрнулся и приказал вызвать к нему начальника татарской стражи князя Урусова. Тот не замедлил явиться — молодцеватый, подтянутый. Филарета поразил его небрежный поклон «Димитрию». В эту минуту он почувствовал себя лишним и, почтительно поклонившись, вышел. От бани он отказался, сославшись на усталость, и поспешил в свои покои. Ему хотелось одиночества. Он подошёл к окну и долго стоял, удручённый видом унылых домов с пустыми окнами. Иные были заткнуты тряпьём, палками, и не поймёшь, есть ли там люди или нет. Пустота, тишина и всё это недалеко от «царского дворца». Приближалась осень, а за ней зима, холод и голод. И никакой надежды. Пришли на память слова: «Ваше время и власть тьмы».

Долго ли сие продлится? Вспоминая разговор с Тушинским вором, Филарет отметил про себя, что в нём появилось беспокойство. Беспрерывно курит, так что весь угол стола, за которым сидел, усыпан пеплом. Пепел и на каменных плитах пола. Отчего «Димитрий» не снимает шапку? Случайно сдвинул её набекрень, и в густых чёрных волосах заблестели седые волосы. Зачем-то сказал князю Урусову: «Смерти я не боюсь, она не застанет меня врасплох». Хитрый татарин Урусов кольнул его:

— Государь чем-то встревожен?

— Никак. Во все дни моей жизни уповаю на Господа.

Филарет представил себе князя Урусова, его небрежный поклон и странное выражение глаз в разговоре с «Димитрием». Перед сном впервые пришла отчётливая мысль: «Ты связал свою жизнь с человеком, который кровавой жестокостью превзошёл Григория Отрепьева...» Но тут же он утешительно подумал: «Но и его жизнь тоже висит на волоске...»

Зима 1608-1609 годов была на редкость тяжёлой для царя Василия. Он видел, что в то время как у него были проблемы с войском, в тушинский лагерь люди всё прибывали и прибывали и войско самозванца росло, словно питаемое неиссякаемым источником. Как сообщают современники, в Тушине было 10 тысяч польской конницы, 2 тысячи польской пехоты, свыше 25 тысяч казаков, а также множество воровских шаек, которых опасались даже поляки. Но самозванец не умел воспользоваться своим преимуществом и ради надежд на будущее упускал возможности, сами шедшие в руки.

Казалось, Москву можно было взять одним ударом, но «Димитрий» медлил, ждал от бояр заговора, видимо, обещанного ему. Как и первый самозванец, он хотел воспользоваться плодами крамолы. Как и Григорий Отрепьев, он медлил войти в Москву, пока сидевшего там царя не убрали с престола. Плохо ли прийти на всё готовенькое? Говорили, что когда поляки предложили ему взять Москву приступом, он возразил: «Если разорите мою столицу, то где же мне царствовать? Если сожжёте мою казну, то чем же будет мне награждать вас?» Скорее всего, у него не было надежды взять Москву с боя, отсюда и большая уверенность в крамоле и измене боярской. Он терпеливо ждал смерти Василия Шуйского, не сомневаясь в ней.

Казалось, ждать самозванцу оставалось немного. Москва была в осаде. Все трудности этого тяжёлого времени легли на плечи небогатой части населения, которая больше других пострадала в смуте. Среди москвитян постепенно поднимался ропот возмущения. С неудачным царствованием Василия они связывали все тяготы, выпавшие на их долю.

Однако подготовленная боярами попытка руками народа свергнуть Василия Шуйского с престола не удалась. Москвитяне видели силу его духа, твёрдость, уверенность в собственных действиях, «вся Москва как бы снова избрала Шуйского в государи», писал Н.М. Карамзин.