Дар берегини - Елизавета Дворецкая

– доносилось до ее слуха из той бездны, и теперь погребальную песнь пели другие голоса. Тихие, как шорох ледяного крошева, холодные, как талые воды, крепкие, как петля на горле…

Покачнувшись, Прекраса испугалась, что сама упадет в эти воды, и поспешно распахнула глаза.

Посветлело, но туман не ушел. Напротив, он сгустился и теперь подступал к самому островку, где она стояла, окружал ее со всех сторон. А в тумане виднелись лица. Не то молодые, не то старые, зыбкие, дрожащие, они то возникали, то снова таяли, перетекали одно в другое, сливаясь, так что у одного лица вдруг оказывалось три глаза и два рта, вновь расходились. Маленькие, с кулачок, или большие, морщинистые или гладкие, пухлые или изможденные, высохшие… Все бесчисленные духи днепровских вод, их пленники, слуги и хранители, едва пробудившись, сошлись на зовущий голос из мира живых.

Прекраса скользила взглядом с одного лица на другое, пораженная их множеством. Ее одолевала зябкая дрожь, но не было сил, не было даже мысли отвести глаза. Она не смела вертеть головой, но чувствовала, что они везде: спереди, по бокам, сзади. Окружают ее, как сплошной кольцевой тын. Выхода нет… она в плену и останется в плену, пока они сами ее не выпустят…

Она сама вызвала их на себя – холодных, голодных после зимы…

Сильнее всех ее взгляд притягивало одно лицо – оно находилось прямо перед ней, висело среди других, как полная луна среди плывущих облаков. Самое крупное, оно было и самым ясным, Прекраса могла разглядеть его как следует. Черты молодые, то есть не старческие, но не несут отпечатка возраста, как сама луна. Распущенные волосы стекают в туман и наполняют его собой. Глаза были закрыты, но само лицо излучало призрачный бледный свет. Оно росло, как будто приближается, однако Прекраса знала – их разделяют такие дали, что не пройти и за три года.

«Кто ты?» – мысленно спросила она, осознав, что это лицо гораздо важнее остальных.

«Я – дева Улыба, – прозвучал в мыслях ответ. – Ты звала меня, и я пришла. Из слез моих протекла Лыбедь-река, в сей реке я вечно живу. Днепра-батюшки я хозяйка, всем водам здешним госпожа и повелительница. Зачем ты пришла, сестра? Чью судьбу прядешь у воды моей?»

«Я… – Прекраса сглотнула, хотя выдавить из горла хоть один звук все равно не сумела бы и отвечала также в мыслях. – Помоги мне… Я желаю… смерти… недруга моего, Свенгельда, Ельгова сына!»

Весь мир повис на тонкой ниточке в белой туманной пустоте. Прекраса понимала, как опасна ее просьба. Если дева Улыба – покровительница Ельгова рода, то эта просьба погубит саму просительницу.

К ее изумлению, бледное лицо вдруг расплылось в тонкой улыбке.

«Любезна мне твоя воля, – ледяной голос зазвучал живее. – Судьба есть – будет голова. Ельгов род – враг мой. Правнуков моих он изгнал, загубил. В одной дочери его течет моя кровь, в прочих – чужая. Я возьму того, на кого ты указала».

Бледные веки медленно поднялись. Взор сияющих, как две ледяные звезды, глаз ударил Прекрасе прямо в лицо. Она зажмурилась, будто перед ней полыхнуло пламя, опустила голову. И сильный, как подводное течение в глубокой реке, голос запел:

Прекраса отшатнулась и соскользнула со своего тесного островка. Ноги ее погрузились по щиколотку в холодную воду, черевьи мигом залило. Прекраса в испуге раскинула руки, стараясь удержать равновесие, и открыла глаза.

Совсем рассвело, солнце встало. Туман рассеялся, над водой не было ни следа его, смутно виднелся левый берег, особенно далекий в пору половодья. Исчезли лица русалок, и у Прекрасы было чувство, что она перенеслась из одного мира в другой. Вернее, воротилась в свой мир из того, куда увлекла ее собственная ворожба.

Опомнившись, Прекраса хотела бежать прочь, но из-за распущенных волос ничего не видела. Ноги мерзли, но ни за что она больше не ступит на этот островок! Заплетаться было некогда: спрятав гребень, она кое-как скрутила волосы жгутом, напялила на них повойник, покрылась сверху платком и побрела прямо через воду к избушке перевозчиков. Ее била дрожь, в мыслях осталось одно: скорее домой, сменить чулки и согреться.

⁂

…Свен видел себя идущим по лугу, где никогда раньше не бывал. Солнца не было видно, над головой висела хмарь, однако стояла такая жара, что по лицу, по груди и по спине под рубахой пот стекал ручьями. В горле пересохло, и он все время оглядывался в поисках какой-нибудь воды. Ведь должен же быть здесь колодец, река, озеро! Вдали смутно виднелись кусты; с трудом делая шаг за шагом, Свен стремился туда, полный надежды найти речку или ручеек. Он продирался через заросли, но находил на дне ложбин лишь сухую землю. Однако дальше виднелись другие заросли, и он шел туда, одолевая крутые склоны оврагов, цепляясь за ломкие ветки, падая и снова поднимаясь.

И вот, когда он был уже сам не свой от жары и досады, впереди показался родник. Прозрачная вода колыхалась в углублении, выложенном пестрыми камешками, блеск ее колол в глаза даже издали. Но подойти к ней оказалось невыносимо трудно, ноги были тяжелыми, как бревна, и бессильными, будто набитые шерстью.

Едва дыша, Свен отчаянными усилиями заставлял себя передвигать эти непослушные бревна. Но чем ближе он подходил, тем слабее делался блеск воды. Вот он встал над ямкой – но та оказалась пустой, на дне лишь сухой песок и камни. В ярости Свен упал на колени и ударил кулаком в песок.

Вдруг он ощутил, что рядом кто-то есть. Поднял голову. С другой стороны над ямкой, на расстоянии вытянутой руки от него, стояла девушка, закутанная во что-то белое. Голубые глаза ее блестели, как вода озера под солнцем, улыбка ярких красных губ позволяла видеть белые зубы – мелкие и довольно острые. Светло-русые волосы обтекали ее стан и падали на землю возле ног.

В груди тонкой иглой кольнуло предчувствие опасности, но Свен, зачарованный, не мог отвести глаз от девушки. Он знал, что лучше держаться от нее подальше, но отчего-то медлил, выжидая.

Девушка опустила руки ладонями вниз – и на дне ямки забурлила вода, струи заиграли песчинками, заблестели мокрые камешки. Свен наклонился – вода исчезла. Он вскинул голову – девушка улыбнулась, покачала головой. Видно, источник повиновался только ей.

Хозяйка родника встала на колени. Теперь она была ближе к Свену – он легко мог бы ее коснуться, но не находилось сил поднять руку. Ее белая одежда, сотканная из тумана, колыхалась и рассеивалась на глазах, позволяя рассмотреть тело сквозь пряди волос. Тяжелые, как у зрелой женщины, груди колыхались, наводя на мысль об изобилии влаги – а также на другие, отчего Свен почувствовал жар в крови.