Большая Засада - Жоржи Амаду

— С вами играть — Боже спаси и сохрани! Лучше уж с самим дьяволом играть! — заявил погонщик Зе Раймунду, хотя уж он-то привык ко всяким мошенничествам.

Фадул Абдала аплодировал, публика следовала за ним. Многие хотели объяснений — он ослеплял нас? Если нет, то как же это действует? Другие клялись, что сеу Карлиньюш якшается с дьяволом. Больше всех пришла в восторг и громче всех аплодировала барышня Сакраменту. До сего момента она сидела на деревянной скамье рядом с Зилдой, молча потупив глаза. Даже полковник Боавентура Андраде хлопал в ладоши и не скупился на похвалы сеу Карлиньюшу Силве: «Да уж, сеньор! Поздравляю! Если бы вы, друг мой, захотели, то могли бы зарабатывать на жизнь, показывая фокусы в столичных театрах».

Музыканты, маг-любитель, наплыв стороннего люда, а главное — присутствие фазендейру, подняли праздник в честь нового сарая на изрядную высоту. В противоположном конце зала специально для полковника установили брадобрейное кресло Додо Пероба. Оно стояло возле импровизированного бара, где Дурвалину под ненавязчивым присмотром Фадула торговал кашасой, коньяком и наливкой из женипапу.

Никто не осмеливался пригласить Сакраменту на танец, но когда наступило время кадрили, сеу Карлиньюш, увидав, как Каштор ставит народ в пары, решил пригласить ее на танец копейщиков. Будучи чужаком и не зная некоторых местных особенностей, он направился к незнакомой барышне, которая приглянулась ему лицом, скромными повадками и к тому же так аплодировала. Сакраменту, сидевшая одна на скамье — Зилду увел танцевать капитан, — смутилась, начала заикаться, беспомощно и потерянно опустила глаза. Вытянув руку, сеу Карлиньюш замер в ожидании. Тогда полковник Боавентура, с заинтересованной улыбкой следивший за этой сценой, встал с брадобрейного кресла:

— Извините, Карлиньюш, но дама уже приглашена. Ее копейщик перед вами.

Не веря своим ушам, Сакраменту подняла глаза и робко улыбнулась полковнику, стоявшему в ожидании. На дрожащих ногах она сплясала круг кадрили под косыми взглядами любопытных. Сеу Карлиньюш Силва все понял и пошел было к Бернарде, но опоздал, — проститутку уже пригласили. Ему пришлось удовольствоваться сеньорой Валентиной — это лучше, чем ничего. Негр Тисау хлопал в ладоши, призывая к вниманию, — танец копейщиков должен был начаться, и говорил на ломаном французском.

6

Дива кружилась в кадрили, гордая тем, как Тисау себя держит, — он, видать, тоже с дьяволом якшается. Но Тисау, знавший ее и угадывавший ее настроения, понимал, что она волнуется, беспокоится, несмотря на все старания это скрыть. Мысль ее устремлялась с праздника в родительский дом на той стороне реки.

Ванже и Амброзиу в сарае не было. На утренней ярмарке, продавая плоды со своих плантаций, Амброзиу горел в лихорадке. Зилда, остановившаяся купить продукты и поболтать, увидав его хворым, ощутила дурное предчувствие и посоветовала Ванже увести мужа домой и как можно скорее дать ему какое-нибудь потогонное средство. Кто знает, может, еще не поздно очистить кровь и выгнать из тела дурные флюиды?

За завтраком было шумно, за столом полно гостей, приехавших на праздник. Зилда сказала капитану, что, похоже, Амброзиу подхватил лихорадку, добавив:

— Бог даст, она не распространится.

7

Амброзиу умер через три дня после праздника в честь нового сарая, и на его похоронах не смогли появиться ни старый Жерину, ни молодой Танкреду, сын Вавы, выходца из Эштансии, — их свалила лихорадка.

Безымянная лихорадка, чума — народ утверждает, что она даже обезьян убивает. О ней говорили тихо и почтительно, это было потустороннее чудище, бич этих мест, издавна терзавший край какао, города и плантации, собирая тут и там причитавшуюся ему жертву. О ней избегали упоминать в разговорах, о ней старались забыть в надежде, что так и она забудет о них и оставит их в покое.

Пока проклятая убивала выборочно, не спеша, пока не начинала душить, ей платили мрачную дань, сосуществовали с ней покорно, но когда поселялась в каком-нибудь местечке, превращаясь в эпидемию и начиная косить народ, страх превращался в панику и вместо тихого и кроткого плача отца и матери, жены, мужа и сына к небесам летели вопли и проклятия.

Она пожирала человека за несколько дней. Сжигала тело, лишала сил. Голова разрывалась от боли, разум помутнялся, тело источало зловонные газы, из кишок изливался смрадный понос. Верная смерть, уродливая — тут ничего нельзя было поделать.

Все прочие виды лихорадки имели названия: перемежающаяся лихорадка, болотная лихорадка, афтоз, которому подвержены люди и скот, желтая лихорадка и бубонная чума — одна опаснее другой. Впрочем, средство и управа были на все, даже на черную оспу: к волдырям прикладывали сушеный коровий помет, — но от безымянной лихорадки ничего не помогало, это была просто лихорадка, без всяких дополнительных определений, без диагнозов и рецептов, и пациент находился в руках Бога — безжалостного Бога чумы. В ход шли потогонные средства, припарки, клизмы, зелья и снадобья, отвары лесных кореньев и листьев, рецепты, переходившие от отца к сыну. Они безотказно действовали в случае любого другого недуга, при дурных болезнях: например при сифилисе и гонорее, но от них не было никакого толка при лихорадке, не имевшей имени и не щадившей даже обезьян. Оставались молитвы, прошения, благословения, колдовство и обеты.

Она приходила внезапно, без предупреждения. Валила с ног, сдирала шкуру, сжигала, выворачивала кишки, мутила разум, превращала даже самого сильного мужчину в тряпку, прежде чем убить. Ничего нельзя было поделать — только ждать, когда она набьет брюхо и, так же неожиданно, как и явилась, уйдет, чтобы рыть могилы в других местах. Была ли в этом какая-то цикличность, или же она подчинялась воле случая? Она уходила, потому что насытилась или потому что Бог внял молитвам? Все могло быть. Если в городах — Ильеусе и Итабуне — доктора с кольцами и трубками не знали, как ее распознать и как с ней бороться, то в медвежьих углах народу под угрозой смерти оставалось только бежать или ждать, когда лихорадка решит уйти, убраться прочь, унося с собой смертные приговоры, не подлежавшие обжалованию. Страшная смерть, грязная и зловонная. Ужасная.

8

Чума длилась две недели. Она пришла в день праздника, показалась на ярмарке — тогда заболел Амброзиу, — а через два воскресенья поймала ветер, оседлала его и полетела прочь, чтобы убивать дальше. Она оставила на цветущем кладбище Большой Засады и в ее истории еще девять крестов.

Лихорадке почти удалось тихо, без шума и грохота, сделать то, что не сумело наводнение, — обратить население в бегство, опустошить деревню. Если бы она продлилась еще неделю, разве нашлись бы безумцы, способные оставаться здесь в ожидании смерти?

Исход начался в среду, когда похоронили первых жертв — старого Амброзиу и проститутку Клементину и стал активнее в последующие дни, когда количество смертей увеличилось. В набат забила дона Эстер, жена Лупишсиниу, особа, знающая толк в болезнях и лекарствах, — лихорадка пришла в Большую Засаду! Это было мнение знатока: тратить деньги на лекарства — просто глупость, давать обеты — потеря времени. В Большой Засаде не было аптеки, только четыре пузырька с микстурами в магазинчике Турка. Даже церкви не было, чтобы помолиться. Ничего другого не оставалось — только убираться из этой несчастной дыры, жалкой, а теперь еще и зачумленной.