Нобелевская премия - Андреас Эшбах

– Гуннар?..

Проклятье, только этого мне не хватало. Я отступил на шаг, в полутьму.

– Вниз по лестнице! – приказал я. – Быстро!

– Ты Гуннар… Гуннар Форсберг, – пролепетал Кольстрём со странными нотками в голосе, в которых я неожиданно для себя различил растроганность – и облегчение: – Ты жив! О боже, ты жив…

Он поднял руки, будто хотел меня обнять. Я вскинул пистолет и наставил ему прямо в лицо, и это его остановило.

– Все эти годы я думал, что тебя больше нет в живых, тебя и твоей сестры, – воскликнул он. – Мы искали вас несколько недель. Да что там, месяцев! Давали объявления в газеты, по телевидению, всё безрезультатно. Никакого следа. Вы как сквозь землю провалились. – Он снова опустил руки. – Инга. А как она?

– Инга умерла, – сказал я. Лицо его сокрушилось.

– Умерла? Как?

– Автокатастрофа, пять лет назад, в аварии был виноват её муж.

– Её муж? Значит, она была замужем?

– Да.

– Может, и дети были?

– Дочь, – против воли процедил я сквозь зубы. Ничего этого мне не следовало ему говорить, но я не смог. – Та самая девочка, которую я ищу.

Я прочесал ещё и дом Кольстрёма, и его гараж, но ничего не нашёл. Потом у Кольстрёма закружилась голова, и он вынужден был сесть. Мы сидели за бедным обеденным столом в его убогой, выкрашенной белой краской кухне, и я смотрел, как он пьёт воду из стакана, учащённо дыша и с трясущимися руками. Потом он снова качал головой и удивлялся, как это поисковые группы так и не смогли нас найти.

И я рассказал ему. Почему бы и не рассказать? Я потерял последний след Кристины, который, возможно, вовсе и не был следом, а лишь плодом моего безумного воображения. У меня даже пропала охота убивать этого жалкого человечка. Я коротко рассказал ему о нашем побеге, опуская всё, что касалось моей практики взломщика, и о похищении Кристины я тоже не упомянул ни словом.

И странно, только теперь до меня дошло, как тщательно и загодя Инга подготавливала наш побег. Я снова вспомнил, как целеустремлённо она вела нас, и что у нее была с собой карта местности. Неужто она уже знала о летнем посёлке на озере Сторуттерн и о том, что в это время года там никого не бывает? Она позаботилась о провианте, что в условиях нашего детдома само по себе было блестящим достижением, и умело растянула его на всё время нашего долгого странствия по лесу. Она настояла на том, чтобы мы обходили стороной селения и избегали встреч с людьми, и устояла против соблазна проехать часть пути на автобусе: видимо, ей было ясно, что всех водителей автобусов в этих окрестностях будут спрашивать о нас с фотографиями в руках.

– Но почему? – спросил Кольстрём. – Ради чего вы всё это взвалили на себя, скажите?

Я посмотрел на него, на этот сморщенный огрызок того великана, который некогда вываливал передо мной на пол ведро с отбросами, давал ложку в руки и орал: «Жри!» И я вспомнил дощатую дверь в глубине хлева, вспомнил толстого Оле, который с ухмылкой стоял на шухере перед этой дверью, из-за которой доносились крики.

– Девочек насиловали. Кое-кто из старших мальчишек, – сказал я. – А вы на это просто закрывали глаза.

– Ах, это… – Он ещё ниже поник на своём стуле и начал сдвигать пальцами крошки по столу. – С этим я никогда не мог управиться, с агрессивностью, которая проявлялась в некоторых мальчиках. Ещё в собственном детстве не мог. Меня часто били старшие, поверь мне, очень часто. И позднее я всегда считал, что это вопрос воспитания. Но чего я только не перепробовал… – Он вздохнул. – Недавно открыли, что это болезнь. Воспитательные меры вообще не помогают, надо лечить медикаментозно. Один швейцарский исследовательский институт вот уже несколько месяцев проводит у нас исследования. Всё пока что в ранней стадии, но если этот метод заработает, Кроксберг, несомненно, войдёт в историю, станет знаменитым, как, например, Заммерхилл или Монтессори. Но мне от этой славы уже ничего не перепадёт, я в будущем году выхожу на пенсию…

Я только поднял брови. Для меня не было ничего удивительного в том, что он принимал за чистую монету синдром ювенильной агрессии. Для таких людей, как он, и был изобретён этот диагноз.

– Вот такой итог: вся моя жизнь была ошибкой, – сказал он скорбным тоном человека, посыпающего голову пеплом. – Вынужден признать. Я не умею обращаться с детьми и никогда не умел. В молодости я совершил одну ужасную ошибку: написал книгу о воспитании, полную заносчивых глупостей. И когда члены общества, которое основало этот детский дом, предложили мне стать его директором, потому что они были в восторге от моей книги, я не смог отказаться, и это была моя вторая ошибка. Я самонадеянно считал, что покажу всему миру, как это надо делать правильно. Честно, я так думал. Боже, я был так молод и глуп! Настоящей жизни вообще не видел! И вдруг очутился в этой глуши, с сотней детей, которые мне каждый день заново доказывали, что я ничего не понимаю…

Зазвонил телефон, и ему пришлось прозвонить ещё дважды, прежде чем я понял, что он звонит у меня в кармане. Неужто я действительно был так неосторожен, что оставил его включённым? Так и оказалось. Я достал его и ответил.

Это был Димитрий.

– Ты сидишь? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Я обнаружил телефон Кристины. Ты не поверишь: он всё ещё работает. Раз в несколько дней он включается, но только на одну-две минуты. В последний раз включался вчера вечером в 17 часов 13 минут.

Я вскочил.

– И где? Где он находится?

– Это не по телефону, – ответил Димитрий. – Просто приезжай.

И в ту же секунду отключился.

Этот Димитрий с его телефонной паранойей! Чертыхаясь, я набрал его номер, но он больше не снимал трубку, сколько я ни звонил.

Кольстрём был начисто забыт. Я просто встал и пошёл и ещё на ходу позвонил Гансу-Улофу.

– Ты где? Можешь говорить? У меня новости, и это неотложно.

– Я на совещании, погоди… – Шорох, гулкие шаги, захлопнулась дверь. – О'кей, говори.

– Что это было за совещание?

– Ничего особенного. Последняя болтовня перед нобелевскими торжествами.

– Понял. – Я выудил из кармана ключ от машины. – Слушай. Мне только что звонил Димитрий. Ну, ты помнишь, тот русский компьютерный гений. Он действительно обнаружил мобильный телефон Кристины, и, как оказалось, он всё ещё работает.

Он начал хватать ртом воздух.

– Значит, вы можете его запеленговать?

– Да, что-то вроде того. – Я открыл машину свободной рукой, но остался снаружи. Голос Ганса-Улофа звучал как-то тоненько и слишком электронно; вполне могло быть, что внутри машины вообще не будет приёма. – Но самое глупое то, что Димитрий чистый параноик, когда дело доходит до разговоров по телефону. Или у него есть какие-то другие основания, но в любом случае он не хочет говорить по телефону ничего конкретного. Я должен к нему приехать. Я пытался перезвонить ему, но он не берёт трубку.